Испытание временем

Поповский Александр Данилович

Командир сделал мне еще один подарок, преподнес кортик с перламутровой ручкой. Кто-то попробовал и над этим подтрунить, но другие его осадили: пограничная бригада обороны Черного моря — почти морская часть, и в ношении кортика ничего зазорного нет.

Смеются — и пусть, сейчас бы только и радоваться. Трудное время миновало. Народ верен революции. Иное дело за кордоном, оттуда добра не жди. У днестровского лимана, где расположены части бригады, румыны все чаще совершают набеги, но так и должно быть. Гибнущий мир всегда поражал своей подлостью. Там, где воды разделяют Россию и Румынию, с вражеского берега на лодках бегут в Советскую страну. Из Бессарабии

уходят рабочие и крестьяне, покидают родные места. Иногда покажется румынский корабль, оглушительной стрельбой заявит о себе, и лодки повернут назад.

Буржуазии теперь трудно, а нам только радоваться, шутить и смеяться.

Политком Бондуровский пригласил меня в свою крохотную комнатку и сказал:

— Мы с командиром обсудили положение на границе и решили послать вас проведать посты. Дорога нелегкая, от Одессы до Скадовска путь немалый, возможны всякие неожиданности, придется лошадьми и пешком пробираться. Ваша задача — восстановить с частями нашу связь. Мы дадим вам мандат на право проезда на поездах, на паровозах и даже дрезинах. В помощь пошлем ординарца Ваньку Ручьева, он находился при командире бригады и знает расположение постов.

Был май тысяча девятьсот девятнадцатого года — пора великих ожиданий и надежд, и мы пустились в дальний путь.

Ординарец Ванька из Сибири оказался спутником трудным. Он извел меня в дороге расспросами и на всякую глупость требовал ответа. «Политком, — твердил он, — обязан все знать». Скажи ему: почему люди не так высоки, как дома? Правда ли, что тучи опускаются в море, вбирают в себя воду и проливаются дождем? Его рассказы о счастье, об удаче, о везении и невезении заканчивались сентенцией: богатство и бедность не в нашей власти, надо родиться под хорошей звездой. Я вначале не стерпел и сказал:

— Выходит, беднякам в нищете подыхать, с буржуями не тягаться?

Болтун смутился и стал что-то мямлить.

— Не повторяй этих глупостей, — посоветовал я ему, — в чьих руках богатство, тому и везет. Прочитай Карла Маркса, у него, говорят, на этот счет толково написано.

Парень промолчал, как будто согласился, и все-таки спросил, почему один из его соседей стал в сутки богачом, а другой век в земле копается и с голода пухнет. Спорь не спорь, а сразу видно: кого бог любит, того награждает, а невзлюбит — хоть в воду бросайся.

Я приказал болтуну замолчать. Он всплакнул и отказался подчиниться. Помощник политкома не старше всех на свете, настаивал ординарец, командир бригады верит в счастье, в звезду, в бога, а раз верит командир, верить должен и его ординарец. Отречется начальник — отречется и он.

Двое суток мы спорили, всех в теплушке взбудоражили, и верх взял не я, а упрямец Ванька. Обступят его мужики в серых шинелях и жадно слушают его басни о счастье и богатстве.

— И во сне и наяву не хозяйство и скотину, а золото вижу, — рассказывает он, — глаз с земли не поднимаю, всюду кажется мне желтый песок. Корову не кормлю, навоз не убираю, пашню забросил. Мысли ровно блохи скачут, к одному льнут. И от матери и от братьев мне доставалось. Отец ходил по мне ногами и с притопом, ребра как выдержали, не знаю. Покаешься, за дела примешься, старателей сторонишься, только и знаешь, что свое хозяйство. Так день-другой пройдет — ничего, спокойно, а как завижу кайло или вороток, пойдет у меня в голове бродить… Руки в хозяйстве, а мысли в лесочке, где золото роют. Прямо колдовство. Одна думка: край наш богатый, не по земле, по золоту ходим, чего ради век свой губить, с мужицкой долей связываться? Горькая она — сума да рубища.

Мужики

в серых шинелях головой кивают; кто крякнет, кто вздохнет, не к добру свою долю вспомянет. Лицо Ваньки озарено мечтой, рыжая стерня на голове иглами торчит, глаза блестят, радуются.

— Не помогло родне, мужик из меня не вышел.

Они подмигивают друг другу: вот он, счастливец, добился своего. Не надо было и им дедов своих слушать, каторжного хозяйства держаться.

— Так и началась моя золотая пора. Выйдешь из дома с зарей, ни зайца на пути не увидишь, бабу с пустыми ведрами не встретишь, никто дорогу не перейдет. Сядешь в лощинке на пенек, щуп в землю запустишь и ждешь, что бог пошлет. Попался песок — промой его в ковшике и гляди, каков он. Не блестит — иди дальше. Лучшее золото под водой в речке хоронится.

Он поднимает на своих слушателей голубые глаза — два голубых источника с золотыми искрами на дне.

— Золото мыть не дрова рубить, — оправдается, — стерпеть только надо. В старину, бывало, из-под моха золото мыли, теперь не то, деды все раскопали, живого места не оставили. Встал копать — не отходи, рой, пока доберешься. Счастье — оно такое, бросишь рыть — уйдет. Иной старатель дом продаст, добро проест, семью по миру пустит, а сам в рваном зипунишке, голодный, холодный копает. Случается, что жила под домом залегла, жалко, а приходится до основания ломать, до точки добираться.

— Конечно, надо, — согласны они; каждый хоть сейчас готов избенку снести, землю перепахать, только бы эту жилу найти, дойти до точки, которая всю жизнь ускользала от них.

— Зато, ежели ты набрел на свое счастье, гуляй, матушка, пируй, братва!

Ванька издает протяжный свист, вскидывает руки и застывает с широко открытым ртом. Сейчас он гаркнет во всю глотку, проревет на всю Русь: «Сюда с Волги и Яика, к нам гулять-пировать!»

— Пьянствовать так пьянствовать, — упивается Ванька воображаемым счастьем, — старатель закупит всю лавку товара, лавочника в сани запряжет — и знай погоняет, друзьям и приятелям гостинцы развозит. Да мало ли что кому в голову взбредет. Возьмет да улицу сукном выстелет, в стакан золота насыплет, а поверх для фасона пива себе нальет. Дескать, воля моя, хочу — пью, хочу — золото глотаю.

Ванька умолкает. На голубые глаза пал туман, золотые искры погасли. Мерцает его улыбка, добрая усмешка волшебника. Он прищуривает левый глаз и вдруг резко свистит: дескать, вот я какой, любите и жалуйте доброго молодца.

Завороженные его речами, люди в серых шинелях не трогаются с места. Он взволновал их, расшевелил давно улегшиеся страсти, взбаламутил кровь. Каждому припомнились его удачи и неудачи, всякое бывало, счастье само лезло за пазуху, стучалось в окно, лежало на дороге, только бы руку протянуть. То ли ума не хватило, люди отсоветовали, родные не пустили. Вот он счастливец, без помехи радости пригоршнями черпал.

Никто не спрашивает, где его богатства, куда делись золотые горы? Из тех ли он, кто семью по миру пускает или улицы сукном выстилает?

Поезд останавливается у маленькой станции. Внизу, под насыпью, виден мостик над извилистым ручьем. Ванька крадучись выходит из теплушки, некоторое время делает вид, словно прогуливается, и стремглав бросается к реке. У берега он присаживается, пускает в воду щуп и жадно разглядывает добычу. Ничего отрадного, жизнь его — сплошная неудача.

Я встречаю его с укором и насмешкой, — нашел где золото искать, противный фантазер и болтун, — он снова, распустит язык, будет сказками упиваться и возбуждать надежды и мечты.