История болезни (документальная повесть) - часть первая
Шрифт:
– Сколько?
– Много. Ружье у меня было старенькое, но хорошо пристреленное – шестнадцатикалиберное. Говорю своей матери: «Ставь котелок в печь – за зайцем иду!» Выйду к речке, спрячусь в кустах на этом берегу, а зайцы на той стороне под горой травку щиплют. Не торопясь выбираю, что покрупней – «Бах» и готово! Там на речке его и свежевал. Прихожу домой, а у матери еще вода в котелке не закипела.
– Ладно пап, врать то!
– Не веришь, твое дело. Поедем в деревню, сам у бабушки спросишь. Раньше зайцев много было. Сейчас все луга тракторами перепахали, им
– Пап, давай сами ружье купим и будем вместе охотиться!
– С твоей матерью купишь. Она за рубль «удавится». Хорошее ружье больших денег стоит…Слушай сынок! Вот ты и попроси у нее. Тебе не откажет.
– Хорошо пап, обязательно попрошу.
– Лучше купить двенадцатикалиберное - оно надежнее!
– Оно же тяжелое.
– Можно пока и шестнадцати, тогда только двустволку.
– Дамку на охоту возьмем? Она нам дичь находить будет.
– Нет, твоя собака годится только курей пугать. Заведем для охоты - легавую. Она дичь в траве покажет и зайца поднимет.
– Хорошо. Пап, а почему нас в деревне называют «Псакань» (Кошкины - эрзя)?
– Не нравится?
– Обычное прозвище, просто интересно.
– Когда мой прадед был грудным ребенком, в дом к нам зашла соседка. Посмотрела на сладко спящего в люльке младенца и сказала: «Удэ кода псакине» (спит, как котеночек – эрзя). С того времени прижилось за нашим родом прозвище «Псакань». А твоя мать стесняется. Да и в Саранск мы переехали в основном по этой причине - она настояла. Пойду где-нибудь покурю. Затем поедим и спать.
– Пап, а перевязка?!
– Нет, вначале покурю – терпенья нет. Перевяжу! Не впервой мне этим заниматься…
Лежу один в палате. Вспоминаю скудную информацию о жизни родителей:
«На мамины упреки отец обычно кричит:
– Молчи, «кулацкое отродье»
Мама в ответ:
– А у вас в роду - вечные пастухи.
«Действительно, все предки у отца по мужской линии - пастухи. Папа после выписки из госпиталя, восстанавливая разрушенные немцами мосты, обучился плотницкому ремеслу. Но после демобилизации снова взял в руки кнут, оставленный в наследство от отца.
Мой дедушка - Иван Дмитриевич Уланов, погиб 4 мая 1942 года в боях с фашистами, возле поселка Сосновый в Карелии. В месте его захоронения на братской могиле памятник - на высоком постаменте с автоматом в руке склонив голову, стоит советский солдат.
Моя бабушка - Оксинья Филипповна, занималась тем, что собирала по домам «пастушью дань». Денег у колхозников не было, и они расплачивались с пастухом продуктами с подворья - ведро картошки, яйца, масло, а осенью ошметок мяса или сала. Бабушка домашними делами себя не утруждала. Уйдет с утра, посетит два-три дома и только к вечеру возвратится домой. Со слов моей мамы: «Только людей от дела отрывала».
Пастухи с ней не живут – дедушка не вернулся с войны, а мой папа плотничает в Саранске, но привычку ходить по домам не бросила. Она иногда брала меня с собой. Возвращались всегда к вечеру, и от
В 1951 году, родители с малолетними детьми Ваней и Петей ,по государственной программе «Переселения на Дальний восток» выехали на Амур и поселились в селе Марьяновка, где в январе 1952 года родился брат Николай.
Папка вспоминает жизнь на Амуре с удовольствием:
«Вокруг села огромный лес. Скотина пасется самостоятельно – без привязи и пастухов. Травы вдоволь – живи и радуйся. Двух лет не пожили, мать твою потянуло обратно к родне - соскучилась. Местные «хохлушки» уговаривали: «Родня – это дети и муж», но разве «прокурора» убедишь.»
У мамы другая версия:
«Стал отец без стеснения «жить» на две семьи. Я не скандалила, даже жалела «вторую жену», очень она болела – постоянно задыхалась».
Весной 1953 года, семья возвратилась в свой родной поселок - Вейсэ. Мама жить со свекровью не захотела. Родители купили сруб сельской бани и построили в другом конце поселка, напротив соснового леса, себе домик, где 26 декабря 1953 года родился Я.»
9 декабря 1968 год
Просыпаюсь – передо мной «мамины глаза». Но почему она в солдатской форме? Наконец осознаю: «Ваня приехал»!
Старший брат трогает за руку.
– Здравствуй, братишка. Проснулся? Папка домой поехал, а я давно здесь, не хотел будить.
Радостно спрашиваю:
– Ты же в армии должен быть? – голос мой спросонья осипший.
– В отпуске я, Сашок. Телеграмма пришла в часть, что ты заболел. Подал рапорт своему командиру и мне предоставили отпуск на десять суток. Ночью приехал. Разбудил тебя, да?
Улыбаюсь ему:
– Так рад тебя видеть, хорошо что приехал.
– мне не привычно видеть брата – солдатом. Трогаю тихонько его военную форму под белой больничной накидкой: – Вань, я тоже солдатом буду.
– Обязательно будешь!
– А у меня на животе огромная рана и кишки в дырках. Почему вчера хирурги их не зашили?
Брат в замешательстве молчит. Неожиданно в палату входит толпа врачей, и Ваня совсем растерялся.
– Саш, пока в коридоре побуду – он выходит сквозь расступившийся перед ним строй в белых халатах.
Профессор садится рядом.
– Мы тебя немного побеспокоим, если ты не возражаешь.
Смущенный всеобщим вниманием, отвечаю:
– Вы же меня лечите!
– Стараемся – поперхнулся он.
Иван Ильич оголяет мой живот и дав возможность подойти всем поближе, поучительно продолжает:
– Перед вами студенты, наглядный пример, чем может осложниться банальный аппендицит. В результате несостоятельности культи аппендикса образовался периаппендикулярный абсцесс, который в свою очередь вызвал распространенный гнойно-фиброзный перитонит. Затем, как следствие - парез кишечника и абдоминальный сепсис. В результате интенсивной медикаментозной терапии перистальтика кишечника возобновилась, но к сожалению,