История болезни (документальная повесть) - часть первая

Уланов Александр Николаевич

– Сынок, да ты весь красный– мама выбегает из палаты и быстро возвращается с медсестрой: – Нина! Ты посмотри, что с Сашей стало!

Лицо мое отекает, глаза превращаются в щелочки, на теле появились крупные водянистые волдыри. Медсестра молча пережимает зажимом трубку капельницы.

В палату входит Виктор Николаевич.

– Нина! Срочно наберите преднизолон - тридцать миллиграмм и десять кубиков хлористого кальция.

Возвратившись, медсестра вводит в капельницу, ниже зажима, лекарство. Горячая волна проходит по телу, но продолжает

знобить. Она отключает капельницу и уходит вместе с ней.

Врач объясняет маме:

– Кровь донора оказалась несовместимой с кровью Саши. Не волнуйтесь, все пройдет - доктор разворачивается, про себя бормочет: - Сколько крови зря пропало!

– Сынок, да что за напасть такая!? – вздыхает мама, накрывая вторым одеялом. – Раньше кровь хорошо переносил, а сегодня почему? Видимо донор, сам больной. Ешь больше.

Своя кровь - лучше!

18 декабря 1968 год.

Испугавшая нас с мамой реакция на донорскую кровь, прошла в тот же день. Теперь ее переливают через день, и темные капли в стеклянной колбочке, уже падают медленнее.

Сплю хорошо, без «полетов» и «падений в пропасть». Ем все подряд, запивая пищу капустным рассолом и домашним хлебным квасом. Приходила мать Сашки Зорина – тетя Вера. Принесла большой пакет горячих пирожков с требухой свежеизготовленных в цеху мясокомбината и бутылку темно-красного вина «Кагор». Принимаю его по одной столовой ложке перед едой – для аппетита.

Общее состояние улучшилось, гнойники уменьшились в размерах. Перевязка стала безболезненной, но свищи кишечника по-прежнему без изменений – «хлюпают».

Вчера уехал достраивать свой автозавод Петька, сегодня пришел прощаться Иван.

– Саша! Десять дней пролетели, надо ехать в часть.

– Вань, а ты из автомата стрелял?

– Один раз. Я же художник - оформляю стенды, пишу плакаты – Вот такая браток у меня служба.

– А мне нравится стрелять. Мамка ружье мне купит!

– Знаю, отец говорил. Каждому свое – кому стрелять, а кому рисовать. Вернусь из армии, пойду с тобой писать этюды. У художника Перова есть картина «Охотники на привале». Я вас с папкой нарисую. Возьмешь?

– Возьму! И пострелять из ружья дам.

– Нет, спасибо! Лучше рисовать буду. От стрельбы в ушах звенит…

22 декабря 1968 год.

– Саша, ты знаешь ее? – рядом с мамой стоит, в деревенском темном сарафане, невзрачная маминых лет женщина.

Догадываюсь - она наша родственница из деревни, но вижу ее впервые.

Мама подставляет ей стул:

– Настя, садись. Сынок! Она моя племянница. Из всех родственников, Настя для меня самый близкий человек. А тебе двоюродная сестра – мама насильно усаживает ее на стул.

Удивленно смотрю в лицо женщины и она прерывает молчание:

– Чумбрачи, Саша. Монь лицясь сырей? (Добрый день, Саша. Мое лицо старое?)

– Здравствуйте. Нет, не старое – вопросительно смотрю на маму: –

Как так может быть?
– мама улыбается.

– Очень просто. Твоя бабушка и моя старшая сестра Екатерина, в один год нас рожали. С Настей мы в одной люльке выросли. Все детство провели вместе.

Новоявленная сестра гладит мою руку.

– Кода тонь тефне, вишка ляляй? Берянсто? (Как твои дела, младший брат? Плохо?)

– Вадря! (Хорошо) – неожиданно для себя отвечаю на эрзя.

– Аволь пек вадря, кода аштят больницяса. (Не очень хорошо, раз находишься в больнице)

Разговорная эрзянская речь для меня трудна - отвечаю на привычном русском.

– Правда хорошо!

– Помогак тонять Пазысь, цёрыне. (Помоги тебе Бог, мальчик) - она усаживается на соседнюю кровать рядом с мамой.

В полудреме прислушиваюсь к тихой эрзянской речи. Мама с тетей Настей вспоминают свое детство и юность.

«Молодыми в лаптях и онучах (портянки под лапти) они часто ходили в Вейсэвский лес, летом - за ягодами, осенью - за грибами. Все четыре километра от Шугурово до поселка шутили и смеялись - время в пути пролетало незаметно. Завидовали жителям Вейсэ. Маме хотелось жить там. Впоследствии так и случилось.

Во время войны мама, закончив кратковременные курсы, работала в колхозе комбайнеркой. По ее словам: «Не знала где болт, а где гайка».

Работали в поле бесплатно, и каждый колхозник норовил принести в укромном месте одежды, хоть немного зерна для своей семьи. При обыске у маминой сестры Кати, в подвале нашли собранный по горсточке мешок зерна, - арестовали в тот же день. Она умерла в трудовом лагере, возле города Рузаевка. Ее муж, призванный в начале войны еще раньше пропал без вести. Настя для младших пятерых братьев и сестер стала мамой и папой.

Моя мама за «горсть зерна», три года валила деревья в лесах под Кировым. Жили в деревянных бараках, спали на нарах в два яруса. Месяцами не мылись, и волосы у женщин шевелились от огромного количества вшей. Их давили между ногтями больших пальцев. Вернулась она в родное село только после Победы над Германией.

В 1947 году по настоянию старшего брата Сергея, жившего своей семьей в родовом доме, мама была сосватана за овдовевшего моего отца. Парней в деревне осталось мало, и завидующим ей подружкам, она говорила: «Замуж выйду, да за кого выйду!». Было ей 24 года, а по деревенским меркам - почти «старая дева». Без любви, с руганью и упреками мама родила от папы шестерых сыновей.

О том, что когда-то «сидела» напоминала привычка щелкать ногтями больших пальцев и протяжная песня «Хаз-Булат удалой». Такой песни в репертуаре эрзянского села нет, а мама выполняя монотонную работу, поет ее постоянно»…

В палате сумерки. Настя рассказывает маме деревенские новости, вспоминает бабушку Анастасию.

– Тонь авась пек «берянь» (Твоя мама очень «плохая»)

Мама вздыхает, смотрит на меня.

– Как тебя могу оставить? Без присмотра пропадешь! Твоя бабушка живет в большой семье, есть кому за ней ухаживать, да и лет ей почти девяносто. Не дай Бог, мне дожить до такого возраста , когда не сможешь за собой ухаживать.