История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
— Много ты понимаешь!
Вова не ответил.
— А их отец? — сказал Саня не столько для Вовы, сколько для себя и Алешки. — Воевал, гнил в окопах, вернулся и…
— Я ни за что не уйду от мамы! — повышая голос, повторил Вова.
В дом Гуляевых тихо постучали, и вошел человек в шинели, опираясь на палку.
— Вот и я! — сказал он из прихожей. И словно раздался благовест.
— Кто это? — спросила мать дрогнувшим голосом, привстав из-за стола.
— У вас
— Смотря кому, — сказал Вова, не отрываясь от приключений Жюля Верна.
Мать выбежала на этот благовест в прихожую, смеясь и плача.
— Мальчики, отец приехал!
Санька с Алешкой грохнули стульями и ветром пронеслись по комнате. Отец затерялся среди поднятых рук. Вова подошел последним, и отец подумал, что тому не хватило места, он притянул маленького и поднял, заглядывая ему в лицо — ведь он тоже не нажил богатства и оно было все тут, в этих четверых. В смуглом смышленом лице младшего он увидел не столько радость, сколько замешательство и страх, но не стал разгадывать: он явился с края полуночи, и как тут не испугаться мальчишке, играющему, только играющему в войну?
Наконец они все оказались в комнате и стали разглядывать друг друга.
— Подросли как, а, мать? Не узнал бы, не узнал… Какая гвардия у меня, — сказал отец.
Дети удивились его густому голосу и обветренному лицу, в котором радость напряглась и еще не нашла выхода… То, что он, возвратясь с этой бесконечной войны, мог шутить — это располагало… Да и как иначе?
Только в глазах младшего все еще было недоверие, и отец заметил. И задумался, словно бы нашел не совсем то, чего ожидал. Конечно, ему не хотелось показывать невольного огорчения и сомнения своего. Он, вновь оглядев жену и детей быстрым, испытующим взглядом, с некоторой опаской сказал:
— Ну так как, Вова? Сдашь мне угол или в другом месте искать?
Это был голос странника. Есть ли он у меня — дом? И внезапная пауза была ощутимо весомой, как если бы набежавшая густая туча остановилась, грозясь, над самой крышей.
— Ну полно, полно, — сказала мать.
— А ты с мамой не разойдешься? Как у Славки мать с отцом, — сказал Вова.
— Что?! — сказал отец.
В комнате все замерло. И Вова понял.
— Это у тебя Георгиевский крест? — спросил Вова при полном молчании остальных.
— Да. Да… Был моментами и у меня мальчишеский азарт, — отчасти воспрянув духом, ответил странник; нет, не странник, отец.
— «Русский народ непобедим, — сказал кавалер Георгиевского креста рядовой Николай Гуляев».
— Это еще что? — спросил отец, оборачиваясь к матери, у которой улыбка засветилась в глазах.
— Это шапка, — сказал Вова.
— При чем тут шапка? — сказал отец.
— Какой ты непонимающий! — ответил Вова. — Это не та шапка, которую надевают на голову, а газетная.
— Ах,
— Это он любит, — отводя последние тучки, сказал Алешка. — Он у нас на весь город прославился: воскресил из мертвых генерала Половцева и наводнил астраханские улицы разбойниками. И еще у нас в запасе прорицательница…
Отец засмеялся. Он только начал приходить в себя.
— Бойкий у меня сын растет. Шапки кроит. Ну ладно, когда-нибудь и я вас удивлю. Расскажу, что такое война. И что значит газы. А пока поговорим о мире. Как вы тут без меня?
— Учимся, — сказал Саня, как старший.
— Вижу, ученые стали. Мать не обижаете? Вас трое, она одна.
Отец стал ходить по комнатам, смотреть. А Санька как раз за последние дни отовсюду нахватал книжечек про Ната Пинкертона, Ника Картера и Шерлока Холмса, и они валялись кипами в зале, в прихожей и особенно в детской; их было столько — на возу не увезешь.
Отец ворошил, ворошил эти блистательные сочинения голодных студентов, зарабатывающих свой хлеб насущный, и спросил:
— Кто же это натаскал? Экая уйма, с ума сойти!
Дети молчали. Затем Санька, покраснев:
— Это я, папа.
— Да разве по этим книгам чему научишься?
— Их все астраханские ученики читают.
— Город, значит, особенный! В Астрахани, говорят, пленным австрийским офицерам разрешали со шпагой ходить, И по гостям шлёндать. Это за какие заслуги? За верность своему монарху? — сказал отец.
— Я читал «Синее знамя», — сказал Саня, осмелев, — и знаешь, батя, даже во время нашествия у татар тоже были люди! И у нас, конечно.
Отец посмотрел на него:
— Люди есть в каждом роду-племени. Однако татарское нашествие проклинают из века в век. А книжки про Ников Картеров человеком не сделают!
— Так он же не только про Ников Картеров, он ученые книги читает, — вмешался Алешка, во второй раз взяв на себя роль громоотвода. Но и дух противоречия сидел в Алешке крепко, и он сказал еще: — А я прочитал роман «Кола ди Риензи — последний римский трибун». Это книга! Не «Синее знамя», где на каждой странице кони ржут.
Санька сверкнул на него глазами:
— А что еще коням делать? О римском трибуне читать? У татар только и было: кони да стрелы!
— А реалисты по-прежнему дерутся с гимназистами? — сказал отец, желая прекратить спор между сыновьями.
— Дерутся, — ответил Санька. — И с коммерческим училищем… А на Артиллерийскую нашу все боятся заглядывать. У нас ребята из пекарни один к одному, да из ремесленного…
— А мне мать писала, ты хочешь ехать пропавшего в Ледовитом океане Русанова искать, — сказал отец, строго-задумчиво взглянув на Саньку.