История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

пьесы малоинтересным чтением. Лучше других придуманный

Воевода(1865; потом шел под названием Сон на Волге, 1885). Эта

пьеса явно сценична, но и язык, и стих по-прежнему оставляют

желать лучшего. Гораздо лучше Снегурочка, единственная поэтичная

романтическая комедия на русском языке. Основанная на несколько

наивной интерпретации мифологического материала,

она пропитана

той атмосферой поэзии, которую так мастерски создал Островский в

Грозе. Но в Снегурочкепоэзия природы проникнута тонким юмором,

благодаря которому даже крайне несовершенный белый стих

Островского становится более приемлем. В песнях же Островский

наконец преодолел свою ограниченность и неожиданно создал стихи,

столь напоминающие фольклор, что их можно даже сравнить с

некрасовскими.

Алексей Толстой выше Островского как исторический драматург.

Хотя все сказанное раньше о школе в целом приложимо и к нему,

хотя белый стих его драмы намного ниже его же рифмованных

лирических

повествовательных и юмористических стихов,

знаменитая историческая трилогия ( Смерть Ивана Грозного, 1866;

Царь Федор Иоаннович, 1868, и Царь Борис, 1870) до некоторой

степени заслужила свою высокую репутацию. В смысле идей эти

пьесы интересны и заставляют думать. Они полны великолепно

написанных характеров. Чаще всего они поражают более умом и

проницательностью, чем подлинным художественным воображением.

Но в образе царя Федора Алексею Толстому удалось создать одну из

самых интересных фигур в русской литературе – доброго и слабого

государя с безошибочным чувством справедливости и полной

неспособностью заставить своего коварного советника повиноваться

его доброй воле.

Из других исторических драматургов назову лишь Дмитрия

Васильевича Аверкиева (1836–1905), который пошел дальше других в

нафаршировывании белого стиха мишурно-фольклорными и

«московитскими» выражениями, а старую Москву изображал как

славянофильский рай.

Главный интерес всей этой драматургии – в ее связи с гораздо

более мощно растущей русской оперой. Либреттист Римского-

Корсакова Бельский был один из лучших авторов для оперы, но

главное – может похвалиться родством с одним из лучших

трагических поэтов эпохи – Модестом Мусоргским. Мусоргский сам

написал либретто Хованщиныи с большим искусством переработал

пушкинского Бориса

Годунова, сделав из него народную драму. Он

бесспорно обладал не только музыкальным, но и драматическим

гением, но, к сожалению, историк литературы не вправе ни

присвоить его, ни отделить текст от музыкальной фактуры его драм.

Мусоргский по духуочень отличался от своих современников

драматургов, и истинная родня его в литературе – это Некрасов и

Достоевский.

Глава VIII

ЭПОХА РЕАЛИЗМА: РОМАНИСТЫ (II)

1. ТОЛСТОЙ (ДО 1880 Г.)

Двадцать лет назад за пределами России не существовало

разницы во мнениях по вопросу о том, кто величайший из русских

писателей, – Толстой господствовал в русской литературе так, как в

глазах всего мира никто не господствовал ни в одной национальной

литературе после Гете, а если вспомнить и огромный

внелитературный авторитет Толстого – то после Вольтера. С тех пор

колесо моды или законы развития западной мысли свергли Толстого с

его господствующей высоты и водрузили на его место идол

Достоевского, а в самые последние годы (уже и вовсе непостижимый

западный каприз) – идол Чехова. Будущее покажет, повернется ли

снова колесо или передовая элита западного мира окончательно

достигла той ступени умственного одряхления, которая только и

может удовлетвориться осенним гением Чехова.

Для своих соотечественников Толстой, хотя его часто

предпочитали другим писателям, никогда не был символом русской

литературы вообще – эта роль неоспоримо принадлежала Пушкину.

Огромный моральный и личный авторитет, которым пользовался

Толстой в последние двадцать пять лет своей жизни, не был

непременно связан с признанием его абсолютного превосходства в

литературе. Но прочное положение Толстого никогда не подвергалось

сомнению и, насколько мы можем предвидеть, не подвергнется в

будущем. Сравнить его с Чеховым для нормального русского

человека так же невозможно, как сказать, что Брюссель больше

Лондона. Актуальность Толстого, его влияние может иметь свои

приливы и отливы; мы (как случается сегодня) можем и не находить в

Войне и миреничего, чему бы нам хотелось подражать, но звезду

Толстого никогда не затмит никакое другое небесное тело. Говоря в

человеческих категориях, невозможно отрицать, что это был самый

огромный человек (не самый лучший и, может быть, даже не самый