История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Сиповский Василий Васильевич

Но Пушкинъ не ограничился этимъ: онъ къ этой грустной исторіи прибавилъ еще одну черту: жертва не сразу подчиняется судьб,- она ропщетъ: во имя своихъ личныхъ, эгоистическхъ чувствъ, Евгеній дерзаетъ святотатственно порицать того Петра, который былъ, въ его глазахъ, главнымъ виновникомъ его несчастья. И этотъ жалкій вызовъ сумасшедшаго Евгенія, брошенный гиганту на бронзовомъ кон, лишаетъ несчастнаго значительной доли нашего сочувствія: безропотное страданіе внушаетъ къ себ неизмримо больше сочувствія. И жалкій муравей, возставшій противъ исполина, жестоко наказанъ, — всадникъ, съ разгнваннымъ ликомъ, на бронзовомъ кон, преслдуетъ его по пятамъ…

Евгеній — представитель захудалаго дворянства.

Любопытно что Пушкинъ усложнилъ образъ Евгенія еще нсколькими

чертами: передъ нами не только человкъ, потерявшій "по вин Петра" свое личное счастье, — онъ, кром того, принципіальный врагъ Петра за то, что тотъ унизилъ своими реформами русское дворянство. Евгеній, по происхожденію, принадлежалъ къ захудалой дворянской фамиліи, считавшей въ прошломъ въ своихъ рядахъ немало славныхъ именъ. Петръ своею "табелью о рангахъ" далъ дорогу "новымъ людямъ", и привилегіи происхождевія потеряли свою цну. Въ любопытномъ отрывк: "Родословная моего героя", относящемся къ поэм, Пушкинъ прямо выражаетъ сожалніе по поводу постепеннаго паденія русской родовой, но обднвшей аристократіи. Самъ Пушкинъ принадлежалъ къ ней, самъ гордился своей генеалогіей, и тяготился униженнымъ состояніемъ своего рода. Отсюда, изъ этихъ настроеній, вышли нкоторыя произведенія его, въ которыхъ онъ высмиваетъ "высшій свтъ", въ значительной своей части состоящій изъ "новыхъ людей", выдвивувшихся только въ XVIII-омъ вк.

Евгеній — славянофилъ.

Но, кром такихъ «сословныхъ» причинъ вражды Евгенія къ Петру, Пушкинъ представилъ его и еще націоналистомъ-славянофиломъ, который въ великомъ преобразовател усмотрлъ «насильника» надъ русской національностью. Собственно, въ дошедшемъ до васъ неоконченномъ текст поэмы нтъ указанія на это «славянофильство» Евгенія, но кн. Вяземскій, въ чтеніи самого Пушкина, слышалъ монологъ Евгенія (въ 30 стиховъ), въ которомъ осуждался Петръ за его крайнее западничество и энергически звучала ненависть къ европейской цивилизаціи.

Во всякомъ случа, въ художественномъ отношеніи, поэма проиграла бы, если бы Пушкинъ подчеркнулъ сословную вражду Евгенія къ Петру и включилъ бы еще его славянофильство: ослабился бы трагизмъ судьбы Евгенія и померкла бы основная идея поэмы.

Петръ въ поэм.

Петръ Великій, какъ въ "Полтав", представлевъ «полубогомъ»: его самого въ поэм нтъ, но онъ присутствуетъ, какъ воспоминаніе, какъ ясный историческій образъ, связанный съ Невой и Петербургомъ.

На берегу пустынныхъ волнъСтоялъ онъ, думъ великихъ полнъ,И вдаль глядлъ…

Черезъ сто лтъ онъ присутствуетъ здсь-же въ вид мднаго исполина:

Ужасенъ онъ въ окрестной мгл!Какая дума на чел!Какая сила въ немъ сокрыта!А въ семъ кон какой огонь!Куда ты скачешь, гордый конь,И гд опустишь ты копыта?…О, мощный властелинъ судьбы!Не такъ ли ты надъ самой бездной,На высот, уздой желзнойРоссію вздернулъ на дыбы.

И затмъ, этотъ же бронзовый гигантъ, въ вид ужаснаго призрака, чтобы покарать дерзкаго пигмея-Евгенія за его эгоизмъ и мелкую злобу, несется за нимъ ночью по улицамъ столицы.

И озаренъ луною блдной,Простерши руку въ вышин,За нимъ несется Всадникъ МдныйНа звонко-скачущемъ кон…

Происхожденіе поэмы.

Поэма богата прекрасными картинами — къ такимъ надо отнести, напримръ, картину Невы до основанія Петербурга и Неву при Пушкин, описаніе наводненія… Написана поэма подъ впечатлніемъ тхъ разсказовъ, которые услышалъ Пушкинъ отъ очевидцевъ наводненія, и вычиталъ въ тогдашнихъ журналахъ и газетахъ. Картина Невы до основанія

Петербурга заимствована изъ сочиненія Батюшкова; "Прогулка въ академію художествъ". Образъ оживленной статуи Петра, говорятъ, взятъ Пушкинымъ изъ ходячаго тогда разсказа о сн кн. Голицына: въ 1812-омъ году ему привидлось, будто статуя Петра скакала по улицамъ Петербурга и имла бесду съ императоромъ Александромъ.

Сравненіе этихъ поэмъ съ прежними.

Вс эти три разобранныя поэмы неизмримо богаче, въ идейномъ отношеніи раннихъ юношескихъ поэмъ, — тамъ интересъ автора сосредоточенъ на характер героевъ, на описаніяхъ своеобразной природы юга, — здсь все вниманіе устремлено на выясненіи глубокихъ историческихъ идей: поэта интересуетъ великая культурная цивилизующая роль христіанства ("Галубъ"), его захватываетъ вопросъ о моральныхъ обязанностяхъ личности въ исторіи ("Полтава"), объ ирраціональномъ элемент въ исторіи, выражающемся въ безполезности случайныхъ жертвъ. ("Мдный Всадникъ").

Историческія повсти.

Историческія повсти Пушкина: "Арапъ Петра Великаго" и "Капитанская дочка" — об вышли изъ историческихъ интересовъ Пушкина къ Петру и Пугачеву. Какъ извстно, онъ занимался въ архивахъ сначала исторіей Петра, потомъ перешелъ къ Пугачеву. Результатомъ его увлеченія исторической работои была "Исторія Пугачевскаго бунта", дв названныя повсти и, отчасти, такія произведенія, какъ «Полтава», "Мдный Всадникъ", "Пиръ Петра Великаго".

Вліяніе Вальтеръ-Скотта.

Историческія повсти Пушкина отразили на себ вліяніе, популярныхъ тогда y насъ, романовъ Вальтеръ Скотта. Но это вліяніе сводилось только къ тому, что, слдуя за англійскимъ писателемъ, Пушкинъ испробовалъ свои силы надъ новымъ для него литературнымъ жанромъ — "историческимъ романомъ". Въ манер письма онъ остался самостоятельнымъ и въ своихъ двухъ опытахъ явилъ образцы реалистическаго историческаго романа, что было диковинкой и для Запада, гд этотъ жанръ оставался еще романтическимъ (погоня за яркими картинами, за интересными героями, приподнятость стиля) — y насъ такимъ романистомъ-романтикомъ былъ старшій современникъ Пушкина — Бестужевъ-Марлинскій.

Е.А Котляревскій объ историческихъ повстяхъ Пушкина. Историческая повсть на запад.

Н. А. Котляревскій говоритъ о повстяхъ Пушкина слдующее: "Оба памятника стоятъ совершенно одиноко въ нашей литератур тхъ годовъ. Мы не найдемъ имъ предшественниковъ ни y насъ въ Россіи, ни даже на Запад. Все, что до Пушкина писано въ этомъ род на русскомъ язык, ничтожно и не возвышается надъ уровнемъ литературной посредственности: все, что писано на Запад — при всхъ красотахъ выполненія — не достигаетъ той художественной простоты, той ясности въ замысл и той жизненной правдивости въ рчахъ и поступкахъ дйствующихъ лицъ, которая такъ поражаетъ васъ въ историческихь романахъ Пушкина… Не сравнимъ мы съ ними ни сентиментальныхъ нмецкихъ романовъ Лафонтена, или Мейснера, въ которыхъ много чувствительности и мало правды, ни французскихъ романовъ типа Гюго, Виньи, или Дюма — геніально-колоритныхъ и патетическихъ, но всегда сбивающихся на сказку, ни, наковец, романовъ англійскихъ — даже такихъ, какъ романы Вальтеръ Скотта, или Бульвера, въ которыхъ воображенія неизмримо больше, чмъ въ Пушкинскихъ разсказахъ, но въ которыхъ, опять-таки, нтъ и психологической правды въ душевныхъ движеніяхъ, настолько сильной, чтобъ обратить историческую личность въ нашего собесдника и насъ — въ его современниковъ. A именно всми этими качествами и блещутъ историческія повсти Пушкина… Прошедшее становится для насъ дйствительностью, и, почти безъ усилія фантазіи, мы начинаемъ себя чувствовать людьми иного вка, потому что видимъ предъ собой живыхъ людей и живую обстановку, въ которыхъ соблюдены вс условія реальной дйствительности. Пушкинъ обладалъ этимъ даромъ заставлять читателя жить прошлою жизнью, и только одинъ изъ всхъ нашихъ писателеи имлъ эту власть надъ временемъ, пока "Война и Миръ" не указала намъ въ лиц графа Л. Толстого его законнаго наслдника".