История тела сквозь века
Шрифт:
Для пущей убедительности приведем отрывок, взятый из романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».
Отдохнув несколько дней, Гаргантюа пошел осматривать город, и все глазели на него с великим изумлением: должно заметить, что в Париже живут такие олухи, тупицы и зеваки, что любой фигляр, торговец реликвиями, мул с бубенцами или же уличный музыкант соберут здесь больше народа, нежели хороший проповедник.
И так неотступно они его преследовали, что он вынужден был усесться на башни собора Богоматери. Посиживая на башнях и видя, сколько внизу собралось народа, он объявил во всеуслышание:
– Должно полагать, эти протобестии ждут, чтобы я уплатил им за въезд и за прием.
С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой несравненный гульфик, извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не считая женщин и детей.
Лишь немногим благодаря проворству ног удалось спастись от наводнения; когда же они очутились в верхней части Университетского квартала, то, обливаясь потом, откашливаясь, отплевываясь, отдуваясь, начали клясться и божиться, иные – в гневе, иные – со смехом:
– Клянусь язвами исподними, истинный рог, отсохни у меня что хочешь, клянусь раками, клянусь чревом святого Кене, ей-же-ей, клянусь святым Фиакром Брийским, святым Треньяном, свидетель мне – святой Тибо, клянусь Господней Пасхой, клянусь Рождеством, пусть меня черт возьмет, клянусь святой Сосиской, святым Хродегангом, которого побили печеными яблоками, святым апостолом Препохабием, святым Удом, святой угодницей Милашкой, ну и окатил же он нас, ну и пари ж он придумал для смеха!
Так с тех пор и назвали этот город – Париж, а прежде, как утверждает в кн. IV Страбон, он назывался Левкецией, что по-гречески означает Белянка, по причине особой белизны бедер у местных дам.
А вот как Гаргантюа поглощает паломников, и те оказываются у него в глотке:
Тут он подцепил посох, поднял вместе с ним паломника и скушал его за мое почтение; потом запил это чудовищным глотком пино и вместе со всеми стал ждать ужина.
Будучи препровождены таким порядком в рот, паломники приложили все усилия, чтобы не попасть под жернова его зубов, и уже начали думать, что их заточили в какое-то глубокое подземелье; когда же Гаргантюа как следует отхлебнул, им показалось, что они сейчас утонут у него во рту, и точно: поток вина чуть было не унес их в пучину его желудка; однако, опираясь на посохи и перепрыгивая с места на место, ни дать ни взять – паломники, идущие на поклонение св. Михаилу, они наконец выбрались из подземелья и уже достигли зубов. К несчастью, один из них, на всякий случай ощупывая посохом дорогу, ткнул им в дупло одного зуба и, задев челюстной нерв, причинил Гаргантюа столь сильную боль, что тот, невзвидев света, завопил. Чтобы успокоить боль, Гаргантюа велел подать ему зубочистку и, приблизившись к ореховому дереву, мигом выковырял господ паломников. Одного вытащил за ноги, другого за плечи, третьего за суму, четвертого за кошель, пятого за перевязь, а того беднягу, которого угораздило долбануть его посохом, зацепил за гульфик; как бы там ни было, для Гаргантюа это вышло к лучшему, ибо паломник проткнул ему гнойный мешочек, мучивший его с той самой поры, как они миновали Ансени.
Выковырянные паломники что было духу пустились бежать через виноградник, а боль у Гаргантюа мгновенно утихла.
А.Ф. Лосев в своей «Эстетике Возрождения» дает уничижительную характеристику творчества Рабле, утверждая, что его насыщенная телесность, его воспевание тела как такового есть не что иное как воплощение кризиса всей эстетики Ренессанса: «У Рабле с неподражаемой выразительностью подана как раз безыдейная, пустая, бессодержательная и далекая от всякого артистизма телесность. Вернее даже будет сказать, что здесь мы находим не просто отсутствие всяких идей в изображении телесного мира человека, а, наоборот, имеем целое множество разного рода идей, но идеи эти – скверные, порочные, разрушающие всякую человечность, постыдные, безобразные, а порою даже просто мерзкие и беспринципно-нахальные».
Существовала еще и так называемая теневая сторона эпохи, которую еще называют «обратной стороной титанизма». Приведем для наглядности примеры «обратной стороны титанизма», на которые указывает А.Ф. Лосев в своей книге «Эстетика Возрождения». Всякого рода разгул страстей, по мнению ученого, своеволия и распущенности достигает в возрожденческой Италии невероятных размеров.
Священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам «ради денег делаться сводниками проституток», но все напрасно. Монахини читают «Декамерон» и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты как последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребными домами. Тысячи
В Ферраре герцог Альфонс среди бела дня голым прогуливается по улицам. В Милане герцог Галеаццо Сфорца услаждает себя за столом сценами содомии. В Италии той эпохи нет никакой разницы между честными женщинами и куртизанками, а также между законными и незаконными детьми. Незаконных детей имели все: гуманисты, духовные лица, папы, князья. У Поджо Браччолини – дюжина внебрачных детей, у Никколо д’Эсте – около 300. Папа Александр VI, будучи кардиналом, имел четырех незаконных детей от римлянки Ваноцци, а за год до своего вступления на папский престол, уже будучи 60 лет, вступил в сожительство с 17-летней Джулией Фарнезе, от которой вскоре имел дочь Лауру, а уже пожилую свою Ваноццу выдал замуж за Карло Канале, ученого из Мантуи. Имели незаконных детей также и папа Пий II, и папа Иннокентий VIII, и папа Юлий II, и папа Павел III; все они папы-гуманисты, известные покровители возрожденческих искусств и наук. Папа Климент VII сам был незаконным сыном Джулиано Медичи. Многие кардиналы поддерживали отношения со знаменитой куртизанкой Империей, которую Рафаэль изобразил на своем Парнасе в Ватикане.
Станца делла Сеньятура. Парнас. Изображение Сафо. 1511
Империя – прозвище куртизанки Лукреции Коньяти Парис, она родилась в Риме 3 августа 1486 года. Ее отцом был папский церемониймейстер Парис де Грасис, но фамилию ей дали материнскую. Мать Диана Коньяти была «жрицей любви», а таким женщинам позволялось давать детям свою фамилию. В 14 лет она родила дочь Лукрецию Коньяти Парис, которую воспитывали в религиозном колледже, девочка выросла без склонности к развлечениям. В юности она пыталась покончить жизнь самоубийством из-за настойчивых ухаживаний кардинала Рафаэля Петруччи.
Рафаэль Санти. Дама с Единорогом. 1506
Империю называли Божественная и Неотразимая, ее любили могущественные люди. Банкир Агостино Киджи, который снабжал деньгами принцев, королей и римских пап, с 1508 года ее официальный любовник. Среди ее клиентов были епископ и поэт Матео Банделло, епископ Якопо Садолето, поэт Бернардино Капелла, литератор и гуманист Анжело Колоччи, библиотекарь папы Томмазо Ингирами (снес дверь ее дома в ярости после ссоры), Джакомо Стелла (покончил с жизнью из-за несчастной любви к Империи). Кому только не вскружила голову Несравненная Империя.
Вот как описывали ее в хрониках: «Белый возвышенный лоб, корона вокруг из волос цвета золота, длинная шея, ее грудь большая, но изящная». Империя была образованна, воспитанна и талантлива – сочиняла стихи, играла на лютне и арфе, знала латинских авторов. Ей посвящали сонеты, в ее честь отливали медали.
Ее сосед по кварталу Рафаэль, возможно, был ее любовником. В 1508 году художник писал фрески для зала Ватикана. Империя стала моделью для Галатеи и Сафо на фреске «Парнас».
С 1511 года божественная Империя жила на углу улиц Пеллегрино и Монсеррато.
Империя совершила ошибку, которая не была позволена куртизанкам, – она влюбилась в аристократа Анжело дель Буфало.
Он был женат, и она отравилась из-за безответной любви 13 августа 1512 года. Агостино Киджи позвал самых известных врачей, чтобы спасти ее, папа Юлий II послал ей благословление и своих врачей, но 15 августа она умерла. День выдался странным и необычным, это отмечают все летописцы, – в день смерти Империи 15 августа ужасная гроза с градом пронеслась над Римом.
Весь Рим был потрясен смертью Империи – от могущественных людей того времени до простого народа и поэтов.
Поэт Джан Франческо Вияле писал: «Два божества подарили Риму великое богатство: Марс – империю, Венера – Империю. Смерть и Судьба ополчились против них, Судьба унесла империю, Смерть – Империю. Отцы оплакивают империю, а мы потеряли свое сердце – Империю».
Ее похоронили с почестями в церкви Сант-Грегорио-аль-Челио, памятник для нее в часовне создали по инициативе Агостино Киджи. Надпись на ее надгробии: «Империя, римская куртизанка, достойная великого имени, пример редкой красоты. Прожила 26 лет и 12 дней, умерла в 1512 году в день 15 августа». Могила Империи была вынесена под портик церкви через сто лет и разрушена.