Иван Кондарев
Шрифт:
— Вздор!
Увидев, что из дому вышел учитель, он нахмурился и умолк.
Грынчаров был в новом шевиотовом костюме и юфтовых башмаках, которые сильно скрипели. На его рябом лице сияла покровительственно-снисходительная улыбка, белки глаз казались молочно-синими, а над распахнутым воротом рубахи торчал внушительный кадык. Он заговорил глухим басом:
— Бай Петко прав. Малая Антанта — это агент Англии и Франции. Стамболийский не зря ездил по этим странам.
Засунув руки в карманы брюк, учитель остановился напротив сидящих собеседников.
Сана
— Тебе, бай Ради, это не ясно?
— Войне не бывать. Не так-то это просто, — буркнул Сана.
Полные губы Грынчарова растянулись в усмешке.
— Никто и не говорит, что она начнется завтра. Союзы и тайные соглашения будут заключать на годы. Капиталисты грызутся между собой за рынки и колонии, но, когда приходит необходимость выступить против пролетариата, как вот сейчас в России, они сразу становятся союзниками.
— Деньги-то ведь разные, как же так? — заметил Сана.
Дако презрительно ухмыльнулся.
— Золото — всегда и всюду золото!
— Теперь нет золотых денег! Не болтай ерунды: еще не знаешь, на каком дереве хлеб растет!..
Учитель сперва не понял, потом рассмеялся.
— Нет, это не так уж просто и глупо, — сказал он. — Бай Ради задал этот вопрос с полным основанием. Вопрос важный, но никто ему не разъяснил его. Для международного капитала стоимость различных денег определяется одной основной единицей — золотом, золотым обеспечением. Есть еще и кое-что другое — биржа… Тебе, бай Ради, надо почитать какую-нибудь книжку, тут нельзя 546 верить, что называется, в кредит. Постой-ка, я тебе сейчас дам такую книжку…
Вечером Сана принялся читать книжку, которую ему дал учитель. Он уселся на трехногий стульчик в маленькой, окрашенной темной охрой кухоньке, где недавно окотилась тощая кошка. При свете керосиновой лампочки, от которого было больно глазам, он упрямо пытался разобраться в каждом слове — ему не хотелось лишь бы как прочитать книгу. За стеной спали дети. Слышно было, как они бормочут и хнычут во сне, как ворочается в постели Гичка.
Часа через два он лег в постель с вконец помутившейся головой, словно выпил много, и долго не мог заснуть. Мысли его все время вертелись вокруг книжки, что-то жгло в груди. Учитель потом давал ему и другие книжки…
В ноябре двадцать второго года Лазарчо отвезли в больницу, и там он пролежал до февраля следующего года. Мальчика выписали, чтобы он умер дома.
Сана сразу постарел…
В комнатке, выходящей окном на улицу, куда редко заглядывало холодное зимнее солнце, лежал под большим одеялом Лазарчо со старчески поблекшим лицом, высохший, как скелет. Только в темных глазах еще тлело синеватое пламя, и он задумчиво глядел на почерневшие балки потолка. Ребенок тяжело дышал, но не плакал и терпеливо ждал, когда придет та, что с косой, и закроет ему глаза..»
Он умер в конце марта, под вечер. День был серый, промозглый.
Сана с утра отправился в город по делам. Возвращаясь, он уже издалека увидел в окне своего дома зажженные свечи и услышал плач жены и соседок. Ступая ослабевшими ногами, он поднялся по лесенке, жена отчаянно вскрикнула и кинулась ему на грудь. Сана снял кепку, поглядел на такое дорогое личико своего многострадального Лазарчо; углы губ его задергались, надулись на висках вены, задрожали большие руки.
Одна из соседок пошла к священнику сообщить о смерти, чтоб ударили в колокол. Женщины грели воду — обмыть ребенка, а Сана по чьему-то совету (он не помнил в те минуты ни о чем) снова отправился в город, чтобы заказать у Кондарева некролог.
Когда он вошел в типографию, глаза его тоскливо и рассеянно оглядели бедное, с грязными стенами помещение. Перед наборной кассой стоял Кондарев в синем халате. Кольо Рачиков наблюдал, как тот набирает.
— Что случилось, бай Ради?
— Мальчик мой умер, — сказал Сана белыми, без кровинки губами, ни на кого не глядя.
Кондарев отложил набор, подал ему стул.
— Садись.
Они помолчали.
— У тебя уже написано что-нибудь для некролога?
Сана отрицательно покачал головой.
— Я напишу его сам, только скажи мне имя ребенка и когда состоятся похороны.
Пока Кондарев записывал имя ребенка и родных, Сана курил, опустив голову, кратко отвечая на вопросы. Кондарев подобрал красивую форму для некролога — с ангелочками.
— Завтра утром я пришлю его тебе домой.
– #9632; Сколько?
— Об этом не будем говорить.
Сана вынул старый сафьяновый кошелек, но Кондарев отвел его руку.
— Сейчас деньги тебе понадобятся для другого, оставь. Я приду на похороны.
По жесткому, сухому блеску глаз Саны Кондарев понял, что утешать его бесполезно. Крепко пожав ему руку, Кондарев поглядел в его глаза, нарочно задержав подольше взгляд, и на этот взгляд Сана ответил — позволил Кондареву увидеть страшную муку его души и, казалось, спрашивал о чем-то… Кондарев долго не мог забыть выражения его глаз.
— Я сам принесу некролог. Возможно, я успею отпечатать его сегодня вечером, — сказал он, когда Сана собрался уходить.
— Я знал мальчика, — сказал Кольо. — Видел его прошлой осенью в больнице. Там лежал наш учитель пения. Они лежали в одной палате, в туберкулезной. Умный мальчик был.
— А отца знаешь?
— Как не знать, ведь это тот самый кожевник, который отчитал в клубе Анастасия.
— Послушай, Рачиков, напиши-ка что-нибудь хорошее о мальчике. Кто же еще это сделает, как не ты. Давай-ка сочиним некролог…