«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
«Левей нашей третьей пулеметной роты и моего взвода и расчета, на самом левом фланге, взад-вперед покачнулся тесный квадратик артиллеристов, и видно было, как, опережая других, размашисто шагнул самый тощий и высокий, никогда не унывающий разведчик полковой батареи Михаил Дудин <…>
Может быть, поэтому шагнул и я…» [313] .
Ивановцев направили на Карельский перешеек. В холодную пору Финской войны друзья виделись редко, но каким-то образом узнавали о главном в жизни друг друга.
313
Жуков В.
В поэтическом сборнике М. Дудина «Фляга» (1943) помещено стихотворение «Мечта», где рассказана драматическая история из жизни солдата:
Он был настойчив и упрям, Был ко всему готов. И он узнал назло врагам Полет ночных ветров. Как хлещет пулемет свинцом И как поет металл. Он смерти заглянул в лицо, И он мужчиной стал. Он шел вперед. Терял друзей, И вот у эстакад На двести пятьдесят смертей Разорвался снаряд…Герой дудинской баллады получает тяжелое ранение. Но не только физические страдания мучают его. Боли причиняет нравственная мука: в госпитале раненый узнает, что девушка, которую он любил, предала его. Автор баллады разделяет душевные мучения своего героя и хочет верить, что он, этот герой, найдет путь к своей мечте.
Однажды, беседуя с В. С. Жуковым, я поинтересовался: не ему ли посвящено это стихотворение и насколько соответствует «Мечта» жизненной реальности? В ответ услышал: «Все это так со мной и было… И ранение в последний день финской кампании. И известие то… о конце любви… Лечил Миша меня своими стихами». (Между прочим, как совпала реакция на беду друга Н. Майорова <см. выше цитированное письмо И. Пташниковой> с реакцией Дудина!)
И потом Жуков не раз ощущал поддержку земляка. Особенно нужна была эта поддержка в сорок первом году, когда по причине «белого билета» врачи не разрешали Жукову идти в действующую армию. Дудин хорошо понимал, как нелегко другу ощущать себя вне фронтового строя. «Главное, знаешь что, Володя, — говорится в одном из дудинских писем той поры, — надо как-то найти себя в это время самое необходимое место, работать, как можно больше. Только в том и найдешь иллюзию успокоения. Не успокоения, а чувство того, что долг выполнен. И выполнен не из чувства долга, а из чувства совести…».
Однако это был тот случай, когда слова друга не убеждали, не успокаивали (И Дудин, судя по самой сбивчивости советов в приведенном письме, понимал это). Жуков сделал все, чтобы преодолеть запреты врачей и снова оказаться на фронте.
Они так ни разу и не встретились в годы Великой Отечественной войны. Но, читая их письма друг к другу, все время ощущаешь: переписываются люди, которые только-только расстались. Все у них общее: причастность к фронтовому братству, знание войны изнутри, преданность поэтическому делу, которое вершилось ими в далеких, казалось бы, для искусства условиях.
В письме Дудина, полученном Жуковым сразу после войны, есть такое признание: «Хочется мне, Володя, точно так же, как и тебе, поговорить о войне по-настоящему, в полный голос. Без скидок и оговорок на то, что мы окопные».
С
Обратимся к письму Дудина, где содержится отзыв о первом поэтическом сборнике В. Жукова «Солдатская слава» (1946). С одной стороны, Дудин очень рад выходу этого сборника в свет, с другой — он хочет скрыть, что ждал, ждет от друга неизмеримо большего. «У тебя есть все, — читал Жуков, — и способности, и, черт бы их побрал, наблюдения. Я с уверенностью могу сказать, что ты в десять раз видел и испытал больше интересного, чем я. Так зачем же надо подменять свои чувства, свои ощущения прописными истинами второстепенной значимости <…> Володя, милый, мне очень хочется, чтоб ты стоял выше этого. Чтоб ты не утратил благородной тревоги за новое, только тебе одному присущее слово, за то вечное ощущение поэзии, благодаря которому мы, собственно говоря, и живы остались».
Дудин не ошибся: первый сборник Жукова лишь намекнул на творческий «запас» поэта (не последнюю роль здесь сыграла и цензура). Нужно было время, чтобы этот запас проявился в полную силу.
Когда же это случится, Дудин в статье «Жестокий хлеб нежности» (одной из лучших о творчестве Жукова) с нескрываемой радостью и какой-то особой гордостью напишет о «рождении поэта из глубин испепеленной души поколения, беззаветно растратившего себя для грядущей жизни Родины…» [314] .
314
Дудин М. Поле притяжения. С. 22.
Каким предстает образ фронтового поколения в творчестве М. Дудина и В. Жукова? Как связан этот образ с «ивановским мифом»?
«Поэты 40-го» при всей их творческой проницательности не могли предвидеть того безмерного масштаба трагедии, которую несла с собой война. «Они не могли представить себе, что будут возможны горькие месяцы отступления, что фашисты будут бесчинствовать на нашей земле, что на Берлин придется идти не от Бреста и Перемышля, а от Химок и Новороссийска. Они бесстрашно смотрели в лицо самой жестокой судьбе, если это касалось их лично, но не могли они думать, что это будет испытание для страны, для народа» [315] .
315
Лазарев Л. Это наша судьба. Заметки о литературе, посвященной Великой Отечественной войне. М., 1978. С. 82.
Дудин и Жуков выстрадали право говорить от лица тех, кто прошел через само горнило войны, кто чудом остался жив и при этом остался верен основным заветам своей молодости. «Я видел собственными глазами, — писал Дудин в книге „Поле притяжения“, — во время нашего наступления 1944 года распластанную в растоптанном снегу в кювете беременную женщину с обнаженным животом, в котором торчал вонзенный по рукоять плоский немецкий штык, а около ног женщины, воткнувшись в сугроб головой, раскинув сведенные в локтях руки, лежал убитый немец.