«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Жуков, как и Дудин, пытается вернуть в настоящее ушедшего в инобытие друга во всей его духовно-плотской, если можно так выразиться, сути:
А он глядел во все глаза на мир из света и воды. В слух уходил — звенит роса, скрипят на веточках плоды. Вот чья-то женщина идет. Наверно, чья-то. Не ничья. Бровей разлет, руки полет, любая жилочка поет… Такая — да еще б ничья! Не(«Николай Майоров», 1959)
Эти стихи отмечены особым протеизмом. Лирический герой Жукова на миг перевоплощается в того, о ком он пишет. И здесь становится весьма уместным своеобразное цитирование майоровского «Августа» («мир из света и воды»), напоминание об интимной лирике автора «Мы». Но главное то, что сам Жуков рассматривает свою жизнь как продолжение судьбы погибшего друга. Юношеский максимализм, свойственный «поколению 40-го года», к которому были когда-то причастны молодые поэты из Иванова, преодолевается накопленным в суровых испытаниях жизненным опытом, и на расстоянии стал проступать главный, потаенный смысл их судеб. Только тот, кто ушел раньше, не успел выразить это. Но, уходя, он знал, что другой, оставшийся в живых, близкий по духу человек, доскажет за него о непрожитой им жизни. Жуков досказал Майорова по полной братской мере. Именно Владимиру Семеновичу мы обязаны выходом в свет сборника стихов Майорова «Мы были высоки, русоволосы» (1969), который и на сегодняшний день остается единственной книгой этого замечательного поэта. Так и слышится мне сейчас голос Жукова, который любил повторять, особенно в пору его работы над майоровским сборником: «Если бы Коля остался жив, нам всем нечего было бы делать в поэзии…». Конечно, Жуков, говоря так, явно преуменьшал свою роль в поэзии. Но какая горькая, личная мера недопроявленного таланта погибшего друга!..
По существу, и Дудин, и Жуков, как и собратья их по военной судьбе, независимо от того, были они атеистами, коммунистами или нет, в своем стремлении воскресить в стихах павших внутренне приближались к христианству с его верой в бессмертие души. Философской основой того лучшего, что создали «фронтовики», становилось отрицание забвения и, как следствие, воскрешение добра, поруганной красоты, попранного слова. Но путь поэтов военной судьбы, как и фронтового поколения в целом, нельзя видеть лишь через призму высокой, героической легенды. Сейчас все в большей мере осознаются трагические обертоны существования этого поколения.
Вспомним трудное вхождение «фронтовиков» в мирную действительность. Об этом говорится в одном из самых пронзительных произведений М. Дудина — в поэме «Вчера была война». Степенью ее драматизма объясняется тот факт, что созданная в 1946 году, она была полностью напечатана только лишь в начале шестидесятых годов. На первом плане этого произведения — стихия смятенных, часто не управляемых разумом чувств. Чем они вызваны? Лирический герой поэмы оказался на распутье между войной и миром. Как жить дальше? Как связать прошлое с будущим? Вот вопросы, на которые он хочет и не может пока получить ответов. В какой-то момент ему кажется, что историческая миссия, выпавшая на долю его поколения, уже выполнена. Пришла пора подводить итоги. Он пытается это сделать. И оказывается, до «вершин» еще очень далеко. Гордость за свое поколение и в то же время тревожное беспокойство — а что дальше? — пронизывает монолог лирического героя поэмы, обращенный к потомку:
Ты сам поймешь. Ты не посмотришь косо На жизнь мою, на угловатый стих. Я не картину — черновой набросок Тебе оставил о делах своих. Уж слишком необузданным и быстрым Был наш тяжелый, раскаленный век. Размашисто, безжалостно, как выстрел, Горел и рассыпался человек. О, как мы жили! Горько и жестоко! Ты глубже вникни в страсти наших дней. Тебе, мой друг, наверно, издалека Все будет по-особому видней. Мы лишь костями выстлали дорогу, А сами не добрались до вершин. А ты клянись торжественно и строго Все довершить, что я не довершил…Автор поэмы «Вчера была война» передоверяет таким образом послевоенное время людям следующего поколения. А что же остается ему? Произведение
Политическая ангажированность, художественная слабость подобного рода вирша не подлежит сомнению. В сущности это были стихи, удостоверяющие идеологическую благонадежность авторов в глазах государства, и не более. А. Т. Твардовский, которого В. Жуков считал своим учителем, однажды написал своему ивановскому ученику по поводу такого рода сочинений: «…Все это — производное. Все это от неполной правдивости и искренности тона, от „самоцензуры“, которую Вы поставили над своим настроением. Захотелось Вам выразить чувство некоей грусти о том, что „прошло и стало милым“ — о фронтовых днях и ночах, солдатской службе и т. д. Но вы тут же соображаете: а не противоречит ли это пафосу послевоенного строительства? И начинаете уверять себя и друзей своих, что, собственно, никакой грусти нет, что „с лесов послевоенной пятилетки нам всем сегодня виден коммунизм“. И получилось, что вроде и не о чем толковать» [320] .
320
Твардовский А. О литературе. М., 1973. С. 254.
Возвращение «фронтовиков» к настоящей поэзии в эпоху «оттепели» началось с очнувшейся «жестокой памяти войны», с возвращения к теме живого фронтового братства, о котором говорилось выше. Но они так и не смогли выработать новую жизненную, идеологическую концепцию, которая помогла бы утвердить завет Н. Майорова, содержащийся в финальных строках стихотворения «Мы»:
И как бы ни давили память годы, Нас не забудут потому вовек, Что, всей планете делая погоду, Мы в плоть одели слово «Человек»!Поэты фронтовой судьбы в своем позднем творчестве оставили честные свидетельства своей тревоги и растерянности перед этой новой действительностью. И за это их нельзя не уважать.
Осознание трагической сути своего поколения отчетливо звучит в последних поэтических книгах М. Дудина. Особенно показателен в этом плане его последний сборник «Дорогой крови по дороге к Богу» (1995), увидевший свет уже после смерти автора.
Мы мир земной разграбили, губя, Вломились в небо, отстранили Бога И скинули ответственность с себя. И заблудились…(«Надпись на книге Д. Фрезера
„Фольклор в Ветхом завете“»)
Там — море крови позади. Там, впереди, — пустыня. И еле теплится в груди Забытая святыня.(«Из дневника Гамлета»)
Не спасли нас свои скрижали В роковой сатанинский час. И пророки от нас сбежали, Прихватив золотой запас.