«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Не надо спешить зачислять эти стихи по части официальной пропаганды. В них много живой страсти. Стихи воскрешали, между прочим, традиции яростной советской поэзии «юношей 41-го года», считавших, что наступает время, когда им, людям первого поколения, воспитанным советской властью, дано защитить революционные ценности в грядущей войне с фашизмом. Серебряков идет вслед за Майоровым и его друзьями, по-своему «военизируя» свою поэзию:
Война идет. Пусть даже пушки немы, Пусть слышен свист синиц, а не свинца, Пусть ветер голубей швыряет в небо, Война идет, Сражаются сердца.Может быть, самое сильное стихотворение Серебрякова о фронтовиках — это «О, где мальчишкам мужества набраться?..» (1961). Здесь говорится о молодых ребятах, которые с
Стихи эти не защищают пресловутый культ личности. Они предлагают задуматься над непростой правдой XX века, где так трагически переплетены сталинизм и бескорыстная любовь к Отечеству, истина и ложь.
Интересно, что Серебряков пришелся по душе многим поэтам-фронтовикам. Его любил Владимир Жуков. Ему посвятил стихотворение московский поэт-фронтовик Михаил Львов:
Есть ребята, с Майоровым Колею схожие, (Хоть — в другое совсем поколение вхожие), С ярославско-ивановской светлою кожею. И — глаза его волжские в них будто ожили… Тоже пишут стихи. Из Иванова — тоже. И — как он — молодые иль даже моложе, Чем тогда — в институтские годы Майоров, В пору наших прекрасных студенческих споров! Хоть никто никогда не заменит мне Колю, Хоть не сладит никто с этой памятью-болью, Все же дорого мне это милое сходство, И в душе — ощущение родства остается…Этими стихами лишний раз утверждается место Г. Серебрякова в «ивановском мифе»: наследник поэтов фронтового поколения, воспринимающий Иваново как город, хранящий нетленные заветы революции.
И совсем не случайно поэтической эмблемой города (мы об этом уже говорили) стало именно стихотворение Серебрякова — «Иваново». Вот его начало.
Нет, не безродными Иванами На белом свете мы живем… Всегда я помню об Иванове, Рабочем городе моем. И снова мне ночами снится Его неброская краса: И небо в васильковом ситце, Дымов фабричных паруса. И Фрунзе бронзовый под сенью Деревьев, что вокруг плывут. Его до сей поры Арсений Здесь по-домашнему зовут. Мой город светит ровным светом, Не господин, не исполин. Мой город — родина Советов. Такой на всю страну один…Да, в этих стихах была риторика, которой пользовалась официальная пропаганда, воспитывая ивановцев в «правильном» духе. Но для самого поэта эти строки были выстраданным убеждением, которое было связано с узловыми моментами его поэтической биографии.
Иваново в художественном сознании Серебрякова — звено в его родословной. А начинается она с Палеха. Родители Геннадия Виктор Алексеевич и Клавдия Ивановна родились в деревне Смертино, в пяти верстах от известного села иконописцев. Дед был ковальщиком: расковывал золотые и серебряные пластинки в фольгу, которая шла на отделку икон. (Не отсюда ли и фамилия — Серебряков?) Палех притягивал Серебрякова с самого начала его творчества, и вехой в нем он считал поэму «Солнечные кони», законченную им в 1983 году. В этой поэтической хронике рассказывается о том, что мы уже знаем
Рядом с публицистическим истолкованием Палеха — фрагменты семейной хроники, где проявляются лучшие стороны лирического дарования Г. Серебрякова. Я имею в виду прежде всего его стихотворение «Богомаз», написанное в 1963 году и включенное в расширенном виде в поэму «Солнечные кони»:
Он по дорогам поскитался вдоволь Среди крестьянских стонущих телег. Стыдливые, робеющие вдовы Его к себе пускали на ночлег. И, накормив наваристыми щами, Кисеты доставали с табаком — Кури, кури!.. — радушно угощали. — Пускай в избе запахнет мужиком…Так живо, человечно начинается это стихотворение, рассказывающее об одном из палехских прадедов поэта. Веришь в земную силу таланта серебряковского «богомаза», в его любовь к людям, которые становятся прообразами иконописных работ палешанина:
И грузный поп, промыть велевший окна, Вдруг враз терял размеренность шагов: На стенах храма узнавал он, охнув, В святых — знакомых баб и мужиков.«Лучший» Серебряков не там, где он учит жить, выступая «комиссаром» нового времени, а там, где идет лирическое повествование о пережитом, родном. Вот почему до сих пор трогают его стихи о военном детстве, проведенном в ивановском крае, в материнской деревеньке близ Палеха, где будущему поэту отрылась вся мера сердечности русской провинции:
Изба. Кровать. Портреты в рамке черной. Полати с провалившейся доской. Четыре белобрысые девчонки За печкою шептались: — Городской… А руки, сеном пахнущие пряно, Несли на стол ноздрястые блины, Совали мне окаменевший пряник, Из лавки принесенный до войны. …………………………………… И в памяти стушевывались странно От злобы перекошенные рты. И я впервые плакал не от страха, Впервые плакал я от доброты…Русская деревня приобщила лирического героя к труду, она заставила его увидеть красоту родной природы. Некоторые лирические пейзажи Серебрякова просятся в антологию:
Я просыпаюсь рано на рассвете Вокруг цветами все убелено, И ветви любопытные, как дети, Глядят в мое раскрытое окно. Восток над садом алой ниткой вышит. Проснулись работящие грачи. Я жду, когда скользнут по мокрым крышам Проворные весенние лучи…При всей своей любви к природе «тихим» лириком Серебряков стать не мог. Он мыслил себя прежде всего как поэт социальный, оберегающий и защищающий правое дело дедов и отцов.
Заостряет эту позицию Москва. Туда переезжает Серебряков по приглашению ЦК ВЛКСМ в конце шестидесятых годов. В Москве он ведет активную общественную деятельность. Сотрудничает с журналами «Молодая гвардия» и «Наш современник». Совместно с В. Фирсовым создает книгу «Вершина братства» — о дружбе русского и болгарского народа. Периодически выходят стихотворные сборники, где непременно присутствует ивановская тема. На стихи Серебрякова пишут песни, снискавшие большую популярность: «Разговоры», «Живая вода», «Любит — не любит». Пробует себя Серебряков и как прозаик. В серии ЖЗЛ выходит его повествование о Денисе Давыдове. Сделано много, но что-то важное утрачивается с переездом в Москву. Жесткий политический курсив, приверженность к определенной партии литераторов, для которых разоблачение инакомыслящих становилось основой деятельности, иссушала лирическое начало поэзии Г. Серебрякова. Декларативная гражданственность (вещь сама по себе не противопоказанная поэзии) начинает вытеснять естественность поэтической интонации, драматическую напряженность мысли: