Иверский свет
Шрифт:
надежды и любви... »
А Ванька-авангардист:
«Станцуем, — дразнит, — хромая!»
Он мучит ее, садист,
как совесть свою ромашковую.
А вчера, чтоб ее не кадрил,
избил в туалете карманника.
Тетку в шубке энал весь городок.
Она в детстве нас пугала ссыльными
Тетя крест носила и свисток,
чтобы вдруг ее не изнасиловали.
Годы шли. Ее не изнасиловали.
Не узнала, как свистит свистом!
И ее
Продали каракуль черносливный,
где, как костка, продран локоток.
Мужчины с черными раскрытыми зонтами,
с сухими мыслями и мокрыми задами,
куда несетесь вы бессмысленною ночью
на черных парусах, пираты-одиночки?
Удача ваша, что вам молодость сулила,
прошла, горизонтальная, над вами —
как велосипед сюрреалиста —
вращаясь спицами под вашими зонтами.
СПАЛЬНЫЕ АНГЕЛЫ
П. Вегину
Огни Медыни?
а может, Волги?
Стакан на ощупь.
Спят молодые
на нижней полке
в вагоне общем.
На верхней полке
не спит подросток.
С мим это будет.
Напротив мать его
кусает простынь.
Ко не осудит.
Командировочный
забился в угол,
не спит с Уссури.
О чем он думает
под шепот в ухо?
Они уснули.
Огням качаться,
не спать родителям,
не спать соседям.
Какое счастье
в словах спасительных:
«Давай уедем!»
Да хранят их
ангелы спальные,
качав и плакав, —
на полках спаренных,
как крылья первых
аэропланов.
Висит метла — как танцплощадка,
как тесно скрученные люди,
внизу, как тыща ног нещадных,
чуть-чуть просвечивают прутья.
ИСПЫТАНИЕ БОЛОТОХОДА
По болоту, сглотавшему бак питательный,
по болотам,
болотам,
темней мазута, —
испытатели! —
по болотам Тюменским,
потом Мазурским...
Благогласно имя болотохода!
Он, как винт мясорубки, ревет паряще.
Он — в порядочке!
Если хочешь полета — учти болота.
...по болотам — чарующим и утиным,
по болотам,
засасывающим
к матери,
по болотам, предательским и рутинным,
испытатели!..
Ах, водитель Черных, огненнобородый:
«Небеса — старо. Полетай болотом!»
...Испытатели! —
если опыт кончится катастрофой,
под болотом, '
разгладившимся податливо,
два баллона и кости спрессует торфом...
Жизнь осталась, где суша и коноплянки,
и деревни на взгорьях —
как кинопленки,
и по осени красной,
спекулянтку опер везет в коляске.
Не колышется монументальная краля,
подпирая белые слоники бус.
В черный бархат
обтянут
клокочущий бюст,
как пианино,
на котором давно не играли.
По болотам,
подлогам,
по блатам,
по татям —
испытатели! —
по бодягам,
подплывшим под подбородок, —
испытатели —
испытатели —
испытатели —
испытатели —
испытатели —
испытатели —
пробуксовывая ма оборотах.
А на озере Бисеровом — охоты!
Как-то самоубийственно жить охота.
И березы багрово висят кистями,
будто раки трагическими клешнями.
Говорит Черных: «Здесь нельзя колесами,
где вода, как душа, обросла волосьями.
Грязь лупить —
обмазаться показательно.
Попытаемся по касательной!»
Сквозь тошнотно кошачий концерт лягушек,
испытатели! —
по разлукам,
закатным и позолотным,
по порогам, загадочным и кликушным,
по невинным и нужным в какой-то стадии,
по бессмертным,
но все-таки по болотам!
По болоту, облу, озорну, — спятите!..
По болотам, завистливым и заливистым,
по трясинам,
резинам,
годам —
не вылезти —
испытатели!
По болотам — полотнищам сдавшихся арм*
замороженной клюквой стуча картинно,
с испытаний,
поборовши, Черных добредет в квартиру.
И к роялю сядет, разя соляркой,
и педаль утопит, как акселератор,
и взревет Шопен болевой балладой
по болотам —
пленительным и проклятым!
Графоманы Москвы,
меня судите строго,
но крадете мои
несуразные строки.
Вы, конечно, чисты
от оплошностей ложных.
Ваши ядра пусты,
точно кольца у ножниц.
Засвищу с высоты
из Владимирской пустоши —
бесполезные рты
разевайте и слушайте.
ЯЗЫКИ
«Кто вызывал меня?
Аз язык...»
...Ах, это было, как в сочельник! В полу-
мраке собора алым языком извивался
кардинал. Пред ним, как онемевший
хор, тремя рядами разинутых ртов
замерла паства, ожидая просвирок.
Пасть негра-банкира была разинута, как
галоша на красной подкладке.
«Мы — языки...»
Наконец-то я узрел их.
Из разъятых зубов, как никелированные за-
стежки на «молниях», из-под напудрен-