Иверский свет
Шрифт:
Спугнувши с фотографии стрекозку,
тетрадку на могилу положу.
Шевелит ветер белыми листами,
как будто наклонившаяся ты —
не Катеринка, а уже Светлана —
мои листаешь нищие листы.
Листай же мою жизнь, не уповая
на зряшные жестяные слова...
Вдруг на минутку, где строка живая, —
ты тоже вдруг становишься жива.
И говоришь, колясь в щеку шерстинкой,
остриженная моя сестричка,
ты говоришь:
скажи про жизнь, где свежесть ежевик,
отец и мама — как им с непривычки?
Где Джой прислушивается к электричке,
не верит, псина. Ждет шагов моих».
И трогаешь последнюю страничку
моей тетрадки. Кончился дневник.
Светлана Борисовна, мама Светланы,
из Джоиной шерсти мне шапку связала,
связала из горечи и из кручины,
такую ж, как дочери перед кончиной.
Нить левой сучила, а правой срезала,
того, что случилось, назад не связала...
Когда примеряла, глаза отвела.
Всего и сказала: «Не тяжела?»
ЛЕДОВЫЙ эпилог
Лед, лед растет неоплатимо,
вину всеобщую копя.
Однажды прорванный плотиной,
лед выйдет из себя!
Вина людей перед природой,
возмездие вины иной,
Дахау дымные зевоты
и капля девочки одной
и социальные невзгоды
сомкнут над головою воды —
не Ной,
не божий суд, а самосуд,
все, что надышано, накоплено,
вселенским двинется потопом.
Ничьи молитвы не спасут.
Вы захлебнетесь, как котята,
в свидетельствовании нечистот,
вы, деятели, коптящие
незащищенный небосвод!
Вы, жалкою толпой обслуживающие
патронов,
свободы,
гения и славы
палачи,
лед тронется
по-апокалиптически!
Увы, надменные подонки,
куда вы скроетесь, когда
потопом
сполощет ваши города?!
Сполоснутые отечества,
сполоснутый балабол,
сполоснутое человечество.
Сполоснутое собой!
И мессиански и судейски
по возмутившимся годам
двадцатилетняя студентка
пройдет спокойно по водам.
Не замочивши лыжных корочек,
последний обойдет пригорочек
и поцелует, как детей,
то, что звалось «Земля людей».
Р. 5.
«...Человек не имеет права освобождать себя от ответ-
ственности за что-то. И тут на помощь приходит Искус-
ство... Да, Искусство с его поисками Красоты, потому
что Красота эта всегда добро, всегда справедливость.
Красота не только произведение искусства, природы, но
и
сует больше с гуманитарно-философской точки зрения».
(Из сочинения Светланы Поповой)
Р.Р.5.
На асфальт растаявшего пригорода
сбросивши пальто и буквари,
девочка
в хрустальном шаре
прыгалок
тихо отделилась от земли.
Я прошу шершавый шар планеты,
чтобы не разрушил, не пронзил
детство обособленное это,
новой жизни
радужный пузырь!
Сложи атлас, школярка шалая, —
мне шутить с тобою легко, —
чтоб Восточное полушарие
на Западное легло.
Совместятся горы и воды,
Колокольный Великий Иван,
будто в ножны, войдет в колодец,
из которого пил Магеллан.
Как две раковины, стадионы,
мексиканский и Лужники,
сложат каменные ладони
в аплодирующие хлопки.
Вот зачем эти люди и зданья
не умеют унять тоски —
доски, вырванные с гвоздями
от какой-то иной доски.
541
А когда я чуть захмелею
и прошвыриваюсь на канал,
с неба колят верхушками ели,
чтобы плечи не подымал.
Я нашел отпечаток шины
на ванкуверской мостовой
перевернутой нашей машины,
что разбилась под Алма-Атой.
И висят, как летучие мыши,
надо мною вниз головой —
времена, домишки и мысли,
где живали и мы с тобой.
Нам рукою помашет хиппи.
Вспыхнет пуговкою обшлаг.
Из плеча — как черная скрипка
крикнет гамлетовский рукав.
НОЧНОЙ АЭРОПОРТ В НЬЮ-ЙОРКЕ
Автопортрет мой. реторта неона, апостол небесных
ворот
Аэропорт!
Брезжат дюралевые витражи,
точно рентгеновский снимок души.
Как это страшно, когда в тебе небо стоит
в тлеющих трассах
необыкновенных столиц!
Каждые сутки
тебя наполняют, как шлюз,
звездные судьбы
грузчиков, шлюх.
В баре, как ангелы, гаснут твои
алкоголики,
ты им глаголишь!
Ты их, прибитых,
возвышаешь!
Ты им «Прибытье»
возвещаешь!
Ждут кавалеров, судеб, чемоданов, чудес...
Пять «Каравелл»
ослепительно
сядут с небес!
Пять полуночниц шасси выпускают устало.
Где же шестая?
Видно, допрыгалась —
дрянь, аистенок, звездо!..
Электроплитками
пляшут под ней города.
Где она реет, стонет, дурит?