Иверский свет
Шрифт:
(Шла война. Хватали невинных.
и Царевич бежал к безбожникам1.
Его спешно усыновили,
дали имя: Андрей Полисадов.
Домом стал собор на Посаде.
«Кто я?! Кто?!» — взвоет выросший ссыльный.
Утешает собор его: «Сын мой...»
II
«Господи, услышь меня, услышь мя, господи!..
На границе Горьковской и Владимирской области
я стою без голоса, в неволю отданный,
родина, услышь меня, услышь мя, родина!
Назови
Ты ж сама без голоса. Услышь ее, господи...»
И летят покойники и планеты по небу —
«кто-нибудь услышь меня, услышь мя кто-нибудь... »
Это ж твой ребенок, ты ж не злоумышленник.
Мало быть рожденным, важно быть услышанным.
Иверская матерь, плачь по мне, Иверия!
Я — последний верящий посреди безверия.
Смыслы всех мятежников, взрывы современщины:
«Женщина, услышь меня, услышь мя, женщина...»
«Это я, господи! Услышь мя, господи!»
> «Грузинский Царевич Александр Баграт через Турцию бежал
к шаху» (Дубровин Н., «История войны и владычества русских на
Кавказе», СПб, 1886. — Из библиотеки Полисадоза)
3 А, Вознесенский
65
В эру после Горького и Маяковского
ты кричишь мне, нищая, в телефонной хижине:
«Господи, услышь меня! Господи, услышь меня!»
И тебе история вторит фразой горскою:
«Господи, услышь меня, услышь мя, господи... »
III
ПОЛИСАДОВ Андрей (Алексий), год окончания
1834, по 1-му разряду, 5-му нумеру, 1836 — свящ.
с. Шиморского, 1866 — Москва, 1-го класса, Новоспас-
ский монастырь, 1Б82 — Благовещенский Муромский
монастырь.
Малицкий Н. В., «История Владимирской
духовной семинарии» (выпуск 2-й).
С 1882 г. Благовещенский сосор управлялся архи-
мандритами (первые был Полисадов).
Травчатов Н. В., «Город Муром и его
достопримечательности» (Владимир,
1903).
Русифицированного мцыри
в семинарии учат на цырлах.
В восемьсот тридцать пятом женился.
Его ждал собор на Посаде.
Темной мыслью белых фасадов
стал он. Плен не переменился
оттого, что купцы прикладывались
к кольцу с тоскливым аквамарином.
Умер муромским архимандритом.
Отвлеклось родословное древо.
Его дочка, Мария Андреевна,
дочь имела, уже Вознесенскую,
мою бабку, по мужу земскую.
Тут семейная тайна зарыта.
Времена древо жизни ломали.
Шарил семинарист знаменитый —
в чьих анкетах архимандриты?
У нас в доме икон не держали,
но про деда рассказ повторяли.
И отец
мне напомнил: «Андрей Полисадов».
Прибыл я в целомудренный Муром.
Город чужд экскурсантам и турам.
Шел июль. Сенокосы духмяные.
За Окою играли Тухманова.
Шли русалочки, со смешочками
огурцы уплетая сочные.
Шла с завода смена рабочая.
По тропинке меж дикой малиной
поднималась к собору мешочница
на горбу со своею могилой.
Там я встретил Золотарева.
«Жду вас. Ваша могила готова.
Ваше тело сто лет без надзора.
Тело ваше! Я б начал с собора».
Мое тело меня беспокоит.
В нем какой-то позыв беззаконный.
IV
Муром целомудренный. Над Окой хрустальной
посидите тайно.
Не забаламутьте вечер отошедший.
Чтите целомудренность отношений.
Не читайте почты, вам не адресованной,
не спугните чувства вашего резонами,
не стучите дворником в окна к ласкам утренним,
все двоим дозволено — если целомудренно.
Эта целомудренность отношения
по лесам кому-то говорит отшельничать,
там нельзя охотиться, там стоял Суворов,
соловьи обходятся без суфлеров.
Мудрость коллективная хороша методою,
но не консультируйте, как любить мне родину.
(И когда усердные патриоты мнимые
шлют на нас публичные доносы анонимные,
просто из брезгливости природной
не полемизирую с оборотнем.)
У любви нет опыта, нету прегрешения,
только целомудренность отношения.
«Нет ли в ризницах церковных старинных омофоров,
саккосов, фелоней, епитрахилей, палиц, стихарей, ора-
рей, мантий и власяниц? Старинных, шитых золотом и
цветными камнями воздушков, убрусов, хоругвей и
плащаниц?» «Нет. Кроме четырех княжеских шапочек.
Они малинового бархата, шиты золотом и серебром».
Из рукописных ответов архимандрита
А. Полисадова на вопросник Акаде-
мии художеств, мая 31 дня 1887 г.
Сохранилась соборная опись.
Почерк в усиках виноградных
безымянного узника повесть
заплетал на фасад и ограды.
«8 старых опор. 8 поздних.
Консультировал Барма Посник»
И ложился в архив синодальный
Муром с привкусом цинандали.
«Пол чугунный и пол деревянный,
называю вас, сам безымянный!»
Византийские ризы расшили
птицы будущего Гудиашвили.
В этом перечислении скорбном,
где он пел золотую тюрьму,
я читал восхищенье собором