Иверский свет
Шрифт:
зачем с такой незащищенностью
шары мгновенные
летят?
Как страшно все обнажено,
на волоске от ссадин страшных,
их даже воздух жжет, как рашпиль,
мой Саргр!
Вдруг все обречено?!»
Молчит кузнечик на листке
с безумной мукой на лице.
Било гри...
Мы с Ольгой сидели в «Обалделой лошади»,
в зубах джазиста изгибался звук в форме саксофона,
женщина усмехнулась.
«Стриптиз так
сказала женщина,
и она стала сдирать с себя не платье, нет,—
кожу!—
как снимают чулки или трикотажные тренировочные
костюмы.
— О! о! —
последнее, что я помню, это белки,
бесстрастно-белые, как изоляторы,
на страшном,
орущем, огненном лице..!
«...Мой друг, растает ваш гляссе... »
Париж. Друзья. Сомкнулись стены.
А за окном летят в веках
мотоциклисты
в бель'х шлемах,
как дьяволы в ночных горшках.
МАЯКОВСКИЙ В ПАРИЖЕ
Уличному художнику
Лили Брик на мосту лежит,
разутюженная машинами.
Под подошвами, под резинами,
как монетка зрачок блестит!
Пешеходы бросают мзду.
И как рана,
Маяковдкий,
щемяще ранний,
как игральная карта в рамке,
намалеван на том мосту!
Каково Вам, поэт, с любимой?!
Это надо ж — рвануть судьбой,
чтобы ликом,
как Хиросимой,
отпечататься на мостовой!
По груди Вашей толпы торопятся,
Сена плещется над спиной.
И, как божья коровка, автобусик
мчит, щекочущий и смешной.
Как волнение Вас охватывает!..
Мост парит,
ночью в поры свои асфальтовые,
как сирень,
впитавши Париж.
Гений. Мот. Футурист с морковкой.
Льнул к мостам. Был посол Земли...
Никто не пришел
на Вашу выставку,
Маяковский.
Мы бы — пришли.
Вы бы что-нибудь почитали,
как фатально Вас не хватает!
О, свинцовою пломбочкой ночью
опечатанные уста.
И не флейта Ваш позвоночник —
алюминиевый лёт моста!
Маяковский, Вы схожи с мостом.
Надо временем,
как гимнаст,
башмаками касаетесь РОСТА,
а ладонями —
нас.
Ваша площадь мосту подобна,
как машина из-под моста —
Маяковскому под ноги
Маяковская Москва!
Вам шумят стадионов тысячи
Как Вам думается?
Как дышится,
Маяковский, товарищ Мост?..
Мост. Париж. Ожидаем звезд.
Притаился закат внизу,
полоснувши по небосводу
красным следом
от самолета,
точно
МАРШЕ О ПЮС.
ПАРИЖСКАЯ ТОЛКУЧКА ДРЕВНОСТЕЙ
I
Продай меня, Марше О Пюс,
упьюсь
этой грустной барахолкой,
19 А, Вознесенский
смесью блюза с баркаролой,
самоваров, люстр, свечей,
воет зоопарк вещей
по умчавшимся векам —
как слонихи по лесам!.,
перстни, красные от ржави,
чьи вы перси отражали?
как скорлупка, сброшен панцирь,
чей картуш?
вещи — отпечатки пальцев,
вещи — отпечатки душ,
черепки лепных мустангов,
храм хламья, Марше О Пюс,
мусор, музьжою ставший!
моя лучшая из муз!
расшатавшийся диван,
куда девах своих девал?
почем века в часах песочных?
чья замша стерлась от пощечин?
почем любовь, почем поэзия,
утилитарно-бесполезная?
почем метания и робость?
к чему метафоры для роботов?
продай меня, Марше О Пюс,
архаичным становлюсь:
устарел, как Робот-6,
когда Робот-8 есть.
Печаль моя, Марше О Пюс,
как плющ,
вьется плесень по кирасам,
гвоздь сквозь плюш повылезал —
как в скульптурной у Пикассо —
железяк,
железяк!
помню, он в шганах расшитых
вещи связывал в века,
глаз вращался, как подшипник,
у виска,
у виска!
(он — испанец, весь как рана,
к нему раз пришли от Франко,
он сказал: «Портрет? Могу!
Пусть пришлет свою башку»!)
я читал ему, подрагивая,
эхо ухает,
как хор,
персонажи из подрамников
вылазят в коридор,
век пещерный, век атомный,
душ разрезы анатомчые,
вертикальны и косы,
как пасочные часы,
снег заносит апельсины,
пляж, фигурки на горах,
мы — песчинки,
мы печальны, как певчинки,
в этих дьявольских часах...
III
Марше О Пюс, Марше О Пюс,
никого не дозовусь.
Пустынны вещи и страшны,
как после атомной войны.
Я вещь твоя, XX век,
пусть скоро скажут мне: «Вы ветх»,
архангел
из болтов и гаек
мне нежно гаркнет: «Вы архаик»,
тогда, О Пюс, к себе пусти меня,
приткнусь немодным пиджачком...
Я архаичен,
как в пустыне
раскопанный ракетодром!
АНТИМИРЫ
Живет у нас сосед Букашкин,
в кальсонах цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,