Из-под пяты веков
Шрифт:
обращает внимания. Но в этой деревне у него есть друг, который всегда приветствует его с
радостным изумлением:
– Иван Максимович, ты? Здорово, здорово, дружок!
– Хань дорово, – сдержанно отвечает на приветствие Иван Максимович.
– Каково промышлял?
– Сколько ли промышлял.
– Давно ли из тундры?
– Сейчас только.
– Какова земля?
– Ничего... Не ледяная.
– Олешкам корму много, значит?
– Маленько есть.
– Надолго
Иван Максимович смотрит направо, смотрит налево, лукаво прищуривается и по-
ненецки спрашивает:
– Сярка таня? Янгу? (Водка есть? Нет?)
Эти вопросы встречаются хохотком, приятельским похлопыванием по плечу.
– Ах ты, Иван Максимович, Иван Максимович! Для кого сярки янгу, а для тебя, друг,
сярка всегда таня.
От глаз Ивана Максимовича остаются узенькие щелочки, а зубы соперничают в белизне
со снегом.
– Дашь? – спрашивает тихонько.
– За деньги не дам. А угостить – кого и угощать, как не тебя? Душа – мера: пей, пока
видишь да можешь.
– Выпить – вот как хочется! Да и дело надо сделать.
Иван Максимович скребет рукой в затылке, топчется на месте и нерешительно говорит:
– В кооператив надо бы сперва. Должишко маленький есть там за мной... Отдать бы
наперво...
– Да брось ты! Не успеешь, что ли? Знаешь, как у нас говорится: долгу век долог. Топай
ко мне! Встречу нашу спразднуем, а потом... потом шагай себе с богом в свой кооператив.
Худой ты промышленник разве, что не сумеешь каких-то там семи-восьми десятков рублей
вернуть кооперативу?
Иван Максимович очень доволен: так вот и есть. Он – хороший промышленник в двух
тундрах – Большеземельской и Малоземельной. Зачем ему торопиться в кооператив? Не
рассчитается с долгом сегодня – завтра рассчитается. А не отдаст долга в этот приезд –
весной отдаст! Всё равно надо сюда за парнем приезжать: парень в ненецкой школе учится.
И Иван Максимович решительно поворачивает оленью упряжку к дому приветливого
русского человека.
3
Комната маленькая, квадратная. Пол выкрашен тёмно-коричневой краской. На стенах –
цветастые обои со следами мух и тараканов. Такие же обои и на потолке. Налево от входа, в
углу, ссутулилась небольшая кирпичная печка. В правом переднем углу – целый иконостас,
перед которым чадит голубая лампадка. Под иконостасом – четырёхугольный голый стол,
фигурно расписанный доморощенным маляром в четыре цвета: синий, красный, жёлтый и
зелёный. На столе – большой никелированный самовар, деревянная тарелка с варёной
нельмой, глиняная тарелка с кусками сырой сёмги, сырая оленина
бутылки водки и чайные чашки.
Не только Иван Максимович – любой кочевник в доме Никиты был желанным гостем.
Жена Никиты угощала «дорогого гостя» крепким чаем, а сам Никита – водкой. Наливая по
первой, он без передышки сыпал словами – то льстивыми для гостя, то язвительными для
себя, но приятно щекочущими самолюбие оленевода-кочевника:
– Иван да свет Максимович! Друг ты мой первеющий! Для ради встречи с тобой –
самолучшим моим дружком-приятелем... да для ради этой встречи завсегда найду по одной,
да и по другой!.. За твоё здоровье, Иван Максимович! За твои удачи в хозяйстве, в промысле!
Говорят: «Пьёшь до дна – не видать добра». А по-моему, другая поговорка ближе нашему с
тобой сердцу, Иван Максимович: «Пей, да дело разумей – и всё будет ладно да складно и
удачливо». Верно ведь?.. Гляди, как по-моему надо!
Выплеснув водку в рот, Никита опрокидывает пустую чашку на свою плешь – донышком
вверх.
– Видал?
Иван Максимович хохочет:
– По-твоему же делаю!.. Только плешь у меня не выросла...
– А ты и без опрокидки на голову донышко покажи! – советует Никита, подавая гостю до
краев наполненную чашку.
Иван Максимович пьет неторопливо, но с каждым глотком голова его всё больше и
больше запрокидывается назад, и дно чашки оказывается, наконец, над его лицом.
– Вот это по-нашенски! – одобрил Никита. – Давай-ка закуси чем бог послал. Говорят,
правда, что «между первой и второй не дышат». А про закуску после первой ничего не
сказано. Не согрешим, стало быть, ежели сёмужке да оленинке честь отдадим, а после того
уж и по другой хлопнем.
– Да хоть бы и по третьей, только меня не обносите! – раздается насмешливый голос у
входа в горницу. Это – сосед и всегдашний собутыльник Никиты – рыжебородый, маленький,
весь какой-то кругленький староста тельвисочной церкви.
– Да бывало ли, чтобы без тебя я хоть рюмку выпил? – отшучивается Никита.
Переступив порог комнаты, староста сначала крестится, глядя на иконы, потом
приветствует хозяев:
– Ночевали здорово, все крещеные, – здравствуйте! О-о... да тут сегодня редкий
гостенёк?! Ивану Максимовичу доброго здоровьица на сотенку годков да каждогодно
опромышливать по сотенке песцов!
Что может быть приятнее для оленевода-охотника, чем пожелание такой богатой удачи!
Иван Максимович даже жмурится от удовольствия, как кот, которому почёсывают за ушами.