Из сборника "Рассказы о путешествиях"

Кишон Эфраим

Сколько же ему лет, спросил я. Пятнадцать тысяч, сказал ангел, — и скоро все выяснилось: достигнув отеля, он подхватил мой чемодан, донес его до регистратуры и дал мне понять, что 12000 он хотел бы получить за поездку и 3000 за переноску багажа.

На мой намек, что последнюю работу я ему не заказывал, он ответил длиннющей оперной арией. Мы сошлись на 14500 лирах и расстались друзьями.

Портье ничего не знал о бронировании, никогда не слышал моего имени и не имел ни одного свободного номера, нет, к сожалению, увы, у нас все забито. Я предложил немедленно связаться с моим турбюро в Израиле.

Пожалуйста, вон телефонная будка.

Спасибо.

К моему радостному удивлению, телефонистка говорила

по-немецки.

Я спросил, как долго следует ждать соединения с Тель-Авивом.

Этого она не знала, сказала она. Смотря по обстоятельствам. В зависимости.

Ну, на худой конец, настаивал я. Пять минут? Шесть часов? Два дня?

Этого она не знала.

Но вы же должны знать, как долго это длится обычно.

Этого она не знала.

Может быть, есть кто-то, кто это знает?

Этого она не знала.

Но что же мне прикажете делать?

Этого она не знала.

Во всяком случае, она это не знала по-немецки.

Неделя в телефонной будке пронеслась на удивление быстро, и обслуживание было на радость хорошим.

В четверг, сразу после завтрака, получил я желанное соединение.

— Ну? — услышал я голос Самуэля из Тель-Авива. — Чего ты хочешь?

— Домой, — простонал я. — Назад, в прекраснейшую, самую прогрессивную и лучше всех функционирующую страну на свете.

Израильскому правительству следовало бы финансировать массовые поездки в Италию. Это поднимет дух нашего народа.

Всегда готов проинформировать

Вполне естественно, что этот очаровательный, жизнерадостный, добродушный итальянский народ так любят туристы, вопреки отдельным досадным мелочам. Но что, со своей стороны, итальянцы любят туристов, — это граничит с извращением.

Не думаю, что итальянцы смогли бы опровергнуть знаменитое определение туриста по Липсицу: они рассматривают иностранных путешественников как некую разновидность человеческих существ и обращаются с ними с нежной заботой. Иногда эта забота заходит так далеко, что в ней вообще не разобраться.

Хороший пример тому дал мне услужливый Луиджи.

Я встретил его в Генуе, недалеко от порта. Бессмысленное прогуливание по нескончаемым улицам города завело меня однажды в тупик, заканчивавшийся автобусной остановкой, где уже стояло в ожидании множество людей. Один кругленький, пожилой господин с небольшим пакетом в руке расположил меня к себе, и я спросил его, как добраться до отеля "Эксельсиор".

Вновь подтвердилось мое гениальное чутье: этот господин вполне сносно говорил по-немецки.

— Отель "Эксельсиор"? Идемте!

Мы сели в автобусе напротив друг друга. Мой добровольный экскурсовод указал на свой пакет и сказал:

— Я купил себе подштанники.

— О! — ответил я. — Неужели?

— Зимой поясницу надо держать в тепле, — продолжал мой сосед. — Иначе можно замерзнуть. Моя жена всегда говорит мне: "Оставь этот ложный стыд, Луиджи, — говорит она всегда, — намотай вокруг брюха хоть махровое полотенце". Она знает, что я таких вещей немного стесняюсь. Мы даже частенько спорим по этому поводу. Она, например, может бесцеремонно вывесить на балкон свой бюстгальтер для просушки. Я ей уже дюжину раз, — да что я говорю, — сотню раз я ей говорил: "Ты, наверняка, хочешь, — говорю я ей снова и снова, — чтобы люди о тебе говорили?". И что она мне говорит в ответ? Она говорит: "Следи лучше за самим собой и не приходи каждый вечер домой налакавшись", — говорит она. Что вы скажете на это? Да ведь она к тому же такая толстая, что стулья под ней ломаются, когда она на них садится…

— Ну, да, — вставил я. — Жизнь, она такая…

— Я женился на ней, хотя у нее за душой ломаного гроша не было, — продолжал Луиджи свое информационное сообщение. — То есть вообще никакого приданого, вообще ни-ка-ко-го. Об этом она, конечно,

молчит… Все, что она может, — это только трындеть, браниться и обзываться. А уж какая ревнивая! Во имя Мадонны из Падуи, второй такой ревнивицы вы не найдете. Уже несколько лет она подозревает, что у меня что-то было с синьорой Каттини, той, что держит газетный киоск около кафедрального собора, который чуть правее, под галереей. А ведь я ей клянусь, милостивый государь, что она, то есть моя жена, гораздо симпатичней, чем эта Каттини. Хотя она гораздо жирнее. Но это ничего. Это я считаю даже приятным. Но попробуйте хоть раз поговорить с безумцем. Приходится еще больше выслушивать, что Каттини там, Каттини сям. И каждую ночь все начинается снова: "Ты опять купил газету у Каттини. Я это собственными глазами видела. У Каттини". Ну если даже и так. Почему я не могу покупать газеты у Каттини? Это что, преступление?

— Нет, — смущенно пробормотал я. — Полагаю, что это не преступление.

Наш автобус шел вдоль берега моря. Восхитительная панорама открывалась передо мной. Однако, отеля "Эксельсиор" в ней не было и в помине.

Луиджи снова принялся за описание своих несчастий.

— Единственный человек, который умеет еще больше, чем моя жена, трындеть и ругаться, — это ее мать. Иногда они вместе принимаются трындеть и ругаться. Тогда я скрещиваю руки и говорю: "Во имя святой богоматери из Падуи, — говорю я, — ну, как можно столько трындеть и ругаться?". И что на это отвечает эта старая ведьма-теща? Она отвечает: "Заткнись, ты, уголовщина!". Уголовщина! Это просто смешно. Меня всего-то ненадолго посадили года два-три назад. Мы с Марцелло тогда слегка промочили горло и гуляли себе в хорошем настроении, ну, и швырнули пару цветочных горшков в пару витрин. Вот и все. Даже сам судья тогда сказал: "Луиджи, — сказал он, — суд принимает во внимание твое безупречное прошлое и твою горькую судьбу как смягчающие обстоятельства". Вот и все. И вот я вас спрашиваю, милостивый государь: разве это уголовщина? Это она происходит из уголовной семейки, она. Это я могу открыто сказать, это не тайна. Весь мир знает, что ее отец был торговцем наркотиками. Он на этом деле даже три пальца потерял, ему их отстрелили. Вот таким он был. Как-то приходит моя дочка из школы домой и спрашивает: "Папочка, — спрашивает она, — а правда, что нашего дедушку повесили?". Ну, что тут сказать? Я же не мог солгать бедному дитя. Очень плохо, что она слышит такие вещи в школе. Где она и без того который год зря проводит. К счастью, мы тогда как раз на автобусе ехали, и я смог ее отвлечь. "Нам пора сходить", — сказал я. Пора сходить!

Только когда он поднялся и устремился к выходу, мне стало ясно, что его последние слова относились уже к настоящему времени. Я попытался задержать его:

— Простите, а сколько еще ехать до отеля "Эксельсиор"?

— Отель "Эксельсиор"? Никогда не слышал. Ну, да вы его как-нибудь найдете, — и он приветливо помахал мне на прощание. — Скоротали время за приятной беседой, а? Пока! И удачи!

Сражение на гондолах

Согласно широко распространенному заблуждению, Венеция — это место, где все молодожены и молодожоры, опьяненные счастьем, проводят свои медовые месяцы.

Это не совсем так. Не так просто быть счастливым в Венеции. Если вы будете не очень внимательны, проблемы начнутся сразу же после прибытия: при выходе из поезда или при попытке пробраться в соседнюю лагуну, ибо отцы-основатели города — в мудром предвидении последующих дорожных аварий — разместили улицы вдоль каналов и запретили автомобильный и рельсовый транспорт из-за недостатка твердой почвы.

Поскольку моя жена — весьма плохая пловчиха, мы еще на вокзале справились, как нам лучше всего добраться до нашего отеля.