Из тупика
Шрифт:
Тут его навестил месье Каратыгин с приветом от Зиночки, которая, если верить слухам, стала любовницей Ермолаева.
– Аркадий Константинович, - сказал делец, - его высокопревосходительство одобрил один список желающих выехать в советскую Россию, требуется только указать, что я, мол, "приверженец большевизма"... Не желаете?
– Что не желаю?
– Да в этот список попасть...
Аркадий Константинович выгнул плечи за столом:
– А вы господину Брамсону тоже предлагали?
– Ну какой же он "приверженец большевизма"?
– А почему вы меня
Каратыгин покраснел:
– Так, значит, не желаете?
– и спохватился вдруг уходить.
– С чего вы это взяли? Конечно, не желаю...
Каратыгин выкатился. Всего же по Мурманску блуждало из рук в руки восемнадцать списков. Ермолаев пока играл в демократа.
– Пожалуйста, - говорил щедро, - мы никого не держим. А слухи о расправе с выезжающими возле линии фронта, где целые эшелоны пропадали в тундре бесследно, - эти слухи казались настолько ужасными, что мурманчане даже не верили в них. Списки проворно наполнялись именами - все новыми. И каждый наивно вписывал напротив своей фамилии, что он "приверженец большевизма" (иначе - без этих слов - не выпускали). Шли дни, недели... Списки росли: тысяча, вторая, третья...
– ...всего восемь с половиной тысяч, - отметил Брамсон в своем докладе на совещании у губернатора; здесь же присутствовал и Небольсин; путеец спросил у старого юриста:
– Повторите, пожалуйста... Я не ослышался?
– Восемь с половиной тысяч "приверженцев большевизма"!
За столом губернатора послышался тяжелый вздох; Ермолаев повернулся к поручику Эллену:
– Что скажете, поручик?
– Это немыслимо... С каждого надо снять две фотокарточки, измерить ступни ног. Наконец, англичане не пожелают, чтобы валюта уплыла от них из Мурманска, - значит, перед отправкой всех надобно обыскать. А вы, Аркадий Константинович, - спросил Эллен, - ручаетесь за эшелонирование этой массы "приверженцев"?
– Нет, - ответил Небольсин, хотя мог бы сказать и "да"...
– Пусть они составляют эти списки и далее, - желчно заметил Брамсон. Не будем мешать каждому выявить свое истинное лицо. По сути дела, составляя списки, производят работу, которую должен был проводить поручик Эллен, выискивающий подозрительных элементов в крае. Списки еще пригодятся... для проведения нами разумных репрессалий!
– Необходим строгий отбор выезжающих, - сказал Ермолаев.
– Болтунов и бездельников можно смело отправлять через фронт. Пьяниц тоже - к большевикам! А лиц, явно склонных к большевизму, следует отделять... для сидения на "Чесме"!
Небольсин не имел отношения к этим спискам, чтоб они горели! Но зато он имел прямое отношение к отправке эшелонов.
Списки продолжали расти. И вот в один из дней по улицам Мурманска четким строем продефилировал взвод милиции. Дошагал до штаба и остановился под окнами генерал-губернатора.
Ермолаев в своей тужурке авиатора вышел на крыльцо:
– Здорово, молодцы!
– Здрам-жрам, ваше пры-выс-ха-ди-тел-ства!
– Спасибо, ребята!
– расчувствовался Ермолаев.
– Рррады старрраться!
– В чем дело у вас?
– спросил он их.
Милиция подала
– Кру-у... ом!
– скомандовал губернатор.
– В лабораторию за Шанхай-городом... ша-а-агом арш!
Это была "лаборатория", где властвовал поручик Эллен.
– Разувайтесь, - сказал он милиционерам, и у каждого обвели карандашиком по бумажке рисунок ступни; с каждого сняли по две фотографии и... отпустили по домам. Милиция осталась в Мурманске, активно занимаясь сечением алкоголиков (при Ермолаеве был такой порядок: заметили тебя пьяным - получи, голубчик, двадцать пять розог в отделении милиции)...
Наконец из комендатуры раздался звонок: завтра на рассвете отправить эшелон за линию фронта. Аркадий Константинович сразу вспотел - вот он, этот момент, настал-таки! Те двадцать три человека, запертые в вагоне, доедают уже сухари, их мотает какой уже день по путям. И брат изнервничался, и Соня тоже устала ждать... "Итак, пора!" Песошников вошел к нему неслышно, они затворили двери и тихо переговаривались.
– Этот вагон на сцепке, - советовал Небольсин, - надобно загнать куда-нибудь в середину эшелона, чтобы он не привлекал внимания. По опыту знаю, что глаза невольно задерживаются на первом вагоне от паровоза и на последнем вагоне с фонарем.
– Хорошо, - отвечал Песошников, - там на сцепке у меня свои, сделают. Только бы пломбы не стали рвать!
Небольсин спросил его:
– Песошников, ты объясни мне, как все это произойдет?
– А так... Довозим до Кандалакши, один перегон. Там в депо есть свои ребята, не всех еще повыбили. Когда стемнеет, пломбы они сорвут. И всех людей из вагона выведут. К морю. На Капицы!
– На Колицы?
– Да. Там наши партизаны, - объяснил Песошников.
– Ну, а из Колиц будут выводить, очевидно, лесом... Через фронт!
Небольсин еще раз все взвесил и потянулся к пальто.
– Где мне своих сажать?
– спросил.
– Часиков так в двенадцать, когда будет потише, можете привести их на шестую стрелку. В это время вагон будет там... Аркадий Константиныч, сказал Песошников, - не мешало бы и вам до Кандалакши прокатиться. Все-таки - вернее.
– Конечно!
– ответил Небольсин, берясь за шапку.
– Я так и рассчитывал - поехать. Наконец, мне надо и с братом попрощаться как следует. Теперь мы не скоро увидимся...
Придя домой, Небольсин сообщил, чтобы готовились.
– И не брейся, - сказал он брату.
– Так естественней...
Полковник со злостью хлопал дверями вагона:
– Черт бы побрал эту жизнь! Соня, простите за грубость.
– Что делать?
– вздохнула женщина.
Томительно тянулось время. Щелкал будильник на столике. Аркадий Небольсин кидал в мешок белье, еду, табак.
– Воду, - говорил.
– Надо не забыть воду...
Он вдруг с особой нежностью, остро резанувшей его по сердцу, посмотрел на молодую женщину в штанах и гимнастерке.