Из тупика
Шрифт:
– Соня!
– сказал.
– Бедная моя Сонечка... Прибило вас к нашему берегу, и стали вы родной. Вы еще будете очень счастливы, Соня. У вас такое славное лицо... Дай бог!
– А тебя нам ждать?
– отрывисто спросил брат.
– Когда?
Аркадий Константинович ответил ему:
– Виктор, меня убьют здесь... сволочи!
– С чего ты это взял?
– У меня дурное предчувствие. Такое же, как было однажды в Петрозаводске, когда меня убивали в Обществе спасания на водах. Правда, это было давно.
– А кто
– Один белогвардейский тип. Вроде тебя, мой миленький брат. Только у него был один глаз... А второй стеклянный - голубой-голубой! Но он, наверное, не был почетным членом, как я, нашего Общества, и потому не он меня, а я его, кажется, утопил..
– Странно!
– заметил старший, брат.
– Присядем на дорожку, - предложила Соня...
Потом они шли по ночному городу, среди путей и стрелок. Вагон стоял на месте. Из темноты выступил "башмачник", спросил:
– Клещи-у вас? Работайте. А я постою на матовихере...
Три раза (и четвертый отдельно) ударил Небольсин в стенку вагона, чтобы люди не пугались: свои. Клещами сорвал пломбы, сказал брату: "Помоги!" - и откатили в сторону тяжелую дверь на роликах. Изнутри пахнуло человеческим теплом. Двадцать три приговоренных жили в этом вагоне уже давно.
– Пополнение, - сказал Небольсин во мрак.
– Примите.
Первой они подсадили Соню. Полковник задержался в дверях:
– Целоваться не будем... Еще увидимся?
– Да, в Кандалакше найдем способ. Может, еще и выпьем там!
Лязгнула дверь. В темноте, на ощупь, Небольсин закрепил щипцами свежие пломбы. "Башмачник" пошел в одну сторону, а инженер в другую... "Итак, двадцать три плюс еще двое!" За брата он не ручался, но двадцать четыре человека станут бойцами.
* * *
С утра надел фетровые валенки, накинул полушубок, чтобы не мерзнуть в дороге, взял в руку трость. Отправился на станцию. Возле перрона, готовый к отходу, стоял эшелон. Он был сбит из вагонов разного калибра и назначения. Первым шел международный пульман - для англичан и служащих, потом краснели, как сырое мясо, "американки" с боеприпасами; среди них, совсем незаметный, затерялся и этот вагон.
Вдоль перрона, несмотря на ранний час, уже прохаживался поручик Эллен в черных наушниках от холода.
– Добрый день, Севочка, - сказал ему Небольсин.
– Тоже едешь, Аркашка?
– Да, груз ответственный. Не мешает и проветриться иногда.
– Сколько всего потянете?
– Двадцать три, - сказал Небольсин и похолодел.
– Что я говорю чепуху? Раз, два, три...
– качалась в руке его трость, пробегая вдоль эшелона. Всего восемнадцать, Севочка!
– То-то же, - ответил Эллен.
– В семь?
– Да, в семь. Немножко запоздаем...
С опозданием, около восьми, эшелон тронулся. Тяжелые платформы сотрясались над высоким обрывом скалы, под которой затаились скважины горных озер. А за древней
В пульмане ехали и мурманские: Каратыгин с Ванькой Кладовым (оба по делам). Каратыгин, разбогатев на спекуляциях, теперь скупал, где можно, катера и шхуны, а Ванька Кладов...
– Ванька Каин, - спросил Небольсин, - тебе зачем ехать-то?
– Лекцию в Кандалакше прочту. В Мурманске ничего прошла.
– О чем лекцию?
– Да разное...
– заскромничал Ванька Кладов.
– Например, такая: "Есть ли большевизм носитель экономического благосостояния?" Или: "Отношение большевиков к русскому духу". Ничего, слушают. Я их, эти лекции, потом в Архангельске у эсеров книжкой напечатаю. Гонорарию платят, а чего еще надо?..
– Слушай, а что там Юрьев сейчас?
– Да видел я его, еще осенью. Сидит в предбаннике и бумажки скрепочкой подшивает. Материт англичан... Мелкий чинуша!
– Ну, так ему, собаке, и надо... А - Басалаго?
– Тоже не фордыбачится. Там своих таких хватает...
– А не метнуть ли нам по маленькой?
– предложил Каратыгин.
– Хотя, Ванька, про тебя и говорят, что ты шулерничаешь, но у тебя денег много... Черт с тобой, хоть облопайся!
– Про тебя тоже говорят, что ты из блохи жир вытопишь.
– Это что!
– засмеялся Каратыгин, довольный похвалой.
– Я и со змеи мех стричь умею... Инженер, составите нам компанию?
Кажется, все шло блестяще. Поезд наращивал скорость, уже проскочили Лопарскую, скоро Тайбола, затем станция Оленья. А там и Кандалакша недалеко. Небольсин, довольный, потер руки.
– Давай, - сказал.
– Кто сдает первым?
Играли с разговорами, обсуждая последние расстрелы.
– Мы что!
– говорил Кладов, расправляя картишки веерочком.
– Мы ничего... А вот японцы во Владивостоке - поэты, не чета нашему Эллену. Убьют большевика, а в газете "Владиво-Ниппе" на следующий день так пишут... У кого тройка?
– Что пишут-то?
– спросил Каратыгин.
– У меня валет.
Ванька Кладов хлобыстнул картой по чемодану:
– Пишут поэты так: "Неизвестный, влекомый заманчивой прелестью дальних сопок, ушел из этого мира в неизвестные дали, где цветут райские мимозы..." Чья карта пошла?
– Поэты, - презрительно сказал Небольсин и загреб весь куш себе: сразу много денег, - он играл азартно, широко.
– Вот это здорово!
– обалдел Ванька.
– Кто же тут шулер?..
Летела за окнами, пропадая в метелях, запурженная земля Мурмана, и где-то там, в середине эшелона, мотался вагон под пломбами. Все складывалось отлично. Небольсин кучей свалил на чемодан рубли, фунты, франки, выдвинул их на банк.
– Мечи!
– сказал и закурил, прищуривая глаз.
И опять выигрыш: в этот день ему везло, просто везло.