Из тупика
Шрифт:
Потом итальянцы отказались подчиняться англичанам. Они тоже бежали с фронта, отогревались после снегов в теплых прокуренных пивных Архангельска и пели жалостливые песни под русские мандолины и гармошки. Они были ребята ничего и нравились барышням, только носы и уши у них всегда шелушились обмороженные.
А в апреле, когда потянуло сладкой прелью над лесными полянами, зашевелились и французы. Вспомнили они весну на родине - ликующую и бурную, всю в цветении - и тоже стали сниматься с позиций. Храбрецы пуалю брели сейчас окопами, по колено в талой воде, подкидывая на спинах
– думалось им, наверное.
– Как далеко отсюда, от станции Обозерская, до милых сердцу подснежников Франции..."
В скользком предрассветном тумане британские - союзные!
– пулеметы положили отступавших французов тут же: вам не видать подснежников, храбрецы! Это был момент очень острый для интервенции - момент разложения и распада, и генерал Айронсайд в эти дни посоветовал русским между прочим:
– А разве так уж плох барон Маннергейм? Не мешало бы Колчаку помириться с ним... ради общей идеи!
Это была трудная задача для заправил Архангельска: помириться с бароном Маннергеймом, которому адмирал Колчак махал кулаком из далекой Сибири. Колчак придерживался старой ориентации - Россия "едина и неделима". Колчак не признавал и того, чти признали большевики, - самой независимости Финляндии, и потому-то сделать из Маннергейма своего партнера было очень трудно генералу Миллеру, который подчинялся, как и все, тому же адмиралу Колчаку... Об этом они и говорили.
– Англичане, - горячился Марушевский, - опустили перед нами завесу непроницаемости. Мы совершенно не знаем, что творится в России и за границей. Но давно ходят слухи, что у Юденича собрана в Эстонии громадная армия. Мне кажется, Евгений Карлович, что мы - по секрету от Колчака должны договориться с Маннергеймом: когда барон возьмет весною Петрозаводск - пусть он не дурит со своей идеей и отдаст его нам.
– Верить ли в Юденича?
– сомневался Миллер.
– Я ведь хорошо знаю его. Он очень выразительно читает вслух французские романы. И любит поесть! Но... Маннергейм! Этот выскочка из русского манежа, где он дрессировал лошадей, выводит меня из себя... Однако нам ничего не остается, как ехать к нему на поклон! Может, возьмете на себя это поручение?
– Об этом никто не должен знать, - ответил Марушевский.
– Абсолютно никто... Не дай бог, если это дойдет до адмирала Колчака!..
* * *
Для разговенья солдат на пасху были составлены длинные столы, заваленные доверху куличами, жареным мясом, британскими окороками; кипели ведерные самовары; монашенки бойко разливали вино и кофе. Конечно, были и пьяные, были и плясуны, были и драки, - без этого на Руси никто не разговлялся...
В приделе собора к Марушевскому подошла, вся в черном, княгиня Вадбольская с девочкой.
– Христос воскресе, - сказала она.
– Воистину воскресе!
– ответил Марушевский красавице и с удовольствием ее поцеловал, при этом Вадбольская откинула с лица мушковую вуаль.
– Вы скоро повидаете свою супругу?
– спросила княгиня. Марушевский был удивлен:
– Да, она сейчас в порту Варде. Но... Глафира Петровна, откуда вам стало известно, что я собираюсь...
– Ну,
– Совершенно так, - согласился Марушевский.
– В Гельсингфорс, или, как теперь его называют, Хельсинки!
– Вас что-то смущает, генерал, в этой загадочной поездке?
– Да. Мне как-то странно будет оказаться среди русских подданных, которые сделались вдруг иностранцами...
Княгиня Вадбольская умела слушать: она всегда давала собеседнику возможность договорить до конца. Только девочке слушать генерала было неинтересно, и она, ускользнув от матери, подошла к пьяному солдату, который выдрыхивался на земле, и потрогала пальчиком на его груди "Военный крест" Французской республики.
– Христос воскресе!
– слышалось повсюду...
* * *
– А коммунист воскресе?
– засмеялся Вальронд, входя.
– Воистину воскрес, - ответил ему Самокин.
– Рад видеть. Садись. Рассказывай, как жил. Что ел, что пил...
Вальронд, между прочим, не пролил крови в эту боевую зиму. Вот клопы его здорово пососали, - это верно. С окончанием навигации на реках, когда было поработало изрядно, его плавучая батарея вмерзла в лед возле Котласа. Мичмана оставили при зимующих батареях, вроде образованного сторожа: охраняй и властвуй! И началась деревенская жизнь - ни шатко ни валко... Все книжки на сто верст в округе были прочитаны. Утром он просыпался, глядел в заиндевелое оконце и чесался - сердито.
– Спятить можно!
– говорил он.
Но уже задувало от Вятки ростепельным ветерком, и это дуновение весны было для него как зуд.
– Мне скоро двадцать восемь лет, - сообщил Вальронд.
– Это ты к чему? На подарок напрашиваешься?
– Я вшивый и распух от долголежания. В мои годы валяться по грязным полатям просто стыдно. Я совсем не нанимался к большевикам, чтобы меня в коробку с ватой укладывали...
– Стыдно. Верю, - согласился Самокин.
– Дождись навигации.
– Ха!
– сказал ему Вальронд.
– На Двине все еще с осени забросано английскими минами. И есть новинка - мины магнитного действия. Ты думаешь, мы из Котласа высунемся? Да мы так и сгнием тут на приколах. Магнитные мины без якорей всплывают с грунта прямо под днище корабля, который имеет несчастие проходить над миной. Фук - и ты уже в дамках! Нужны особые приборы, которых мы еще не изобрели. Так вот, Самокин, по-товарищески прошу тебя, как аскольдовец аскольдовца, - отправь ты меня куда-нибудь... А?
– Вот что, - сказал Самокин.
– Иди сейчас в баню, потом я выпишу тебе паек на дорогу, и убирайся прямо на Онежское озеро. Ты птица водоплавающая, и на Онеге тебе будет пошире, чем здесь, на Двине-матушке! И воевать будут крепко. И с финнами. И с англичанами. Ну, и с нашими русопятыми... Поедешь?
– Где баня?
– спросил Вальронд.
Но случилось иначе.
Паек был съеден за время пути, а на Онежской флотилии, созданной большевиками, оказался большой запас военморов - целая рота.