Из тупика
Шрифт:
– Попробуй, - нахмурился Мандельбаум.
– Ты здесь один, а нас много. И комиссаров мои орлы не жалуют...
Отряд двигался на Березов, о котором многие знали только по картине Сурикова "Князь Меншиков в Березове". Шли и ехали на подводах. На редких станках-зимовьях Самокин пальцами выковыривал из лошадиных ноздрей окровавленные сосульки. На лыжах никто ходить не умел (или не хотели - черт их разберет!). Это был каторжный поход. Нижнее белье пришлось снять, прямо на голое тело надевали верхнее платье, а поверх штанов и полушубков
Так и шли. Пока не напоролись на самого князя Вяземского.
Рыжебородого даже видели: он сидел на раскидном стульчике на околице деревни и махал рукою в громадной рукавице.
– Давай, давай, краснозадые, подтягивайся!
– орал князь.
Подтянулись. Мандельбаум выхватил маузер:
– За мной... уррра!
– Урраа-а!..
– закричал отряд и побежал, только... в другую сторону.
Колчаковцы лупцевали мандельбаумцев, как щенят. Самокин осип от ругани, пробовал остановить бегущих. В него (как будто случайно) уже начали постукивать из наганов. Стреляли подло - в спину!
И бежали при этом так, что сто верст мало показалось.
Припустили еще на сотню - князь Вяземский не отстает.
Дали еще сто верст и тогда подсчитали свои успехи:
– Триста верст драпака... Ничего себе! Ай да молодцы мы!
И, поняв, что очутились в безопасности, вовсю стали мародерничать, грабить, насиловать. Самокин проснулся однажды от женского вопля, схватил на ощупь оружие, сунул ноги в валенки.
– Стой!
– выскочил из избы.
– Остановись, сволочь такая...
И вот она, нелепая пуля - от руки мародера и насильника.
...Мандельбаум с вечера как следует нарезался самогонки, а когда проснулся, то лежал в санях, уже связанный по рукам и ногам, а две лошаденки, все в морозном паре, тянули сани по лесной дороге, и одинокая ворона летела над дебрями прямо, как стрела, никуда не сворачивая... Мандельбаум рывком поднялся в санях и увидел, что рядом с ним, на ворохе сена, - Самокин.
– Ты?
– удивился Мандельбаум.
– Постой, но тебя же...
– Верно! Меня - того... Только не до конца.
– А кто посмел связать меня? Куда везут?
– Не рыпайся...
– простонал Самокин.
– Связали крепко, не вырвешься. Были и честные люди в твоем отряде. Теперь ты у нас далеко поедешь... Будем переубеждать тебя - пулей!
Уже в предсмертном бреду Самокин все-таки добрался до частей Шестой армии и сдал арестованного афериста под ревтрибунал. На далекую Печору срочно сбросили легкие подвижные отряды лыжников. Положение на фланге было спасено. Самокин болел тяжело: пуля загнала в глубину его тела ворс грязного полушубка, начиналось сильное загноение...
– Вы что-нибудь хотите ему передать?
– спросил доктор. Женька достал из-под кителя кусок пасхального кулича.
– Конечно, - сказал, - товарищ Самокин не станет справлять пасху, но... Передайте ему, пожалуйста. И скажите,
* * *
Архангельск пек куличи. Было решено поднять дух армии торжественным разговеньем, и даже отпустили из "министерств" большие суммы на приготовление куличей и пасхи. Куличи крестил по казармам сам архангельский епископ Павел, заутреня проходила в соборе стройно и печально...
Поздней ночью на бронепоезде "Адмирал Колчак", вооруженном могучей корабельной артиллерией, снятой с крейсера "Аскольд", вернулся в Архангельск с фронта генерал Айронсайд. Его ждали с нетерпением. Он снял меховую шапку, долго стегал голиком по ботам, сметая снег. Отбросив голик, выпрямился.
– Вот мы и не взяли Больших Озерок, - сказал Айронсайд.
Сказал очень спокойно - так, словно выронил пенс из кармана: не стоит и слов тратить, тем более - нагибаться. Но русские были обескуражены. Шестая армия крепла - ее теперь было не узнать. Большевики с боем ворвались в Большие Озерки, откуда им уже кричали поезда со станции Обозерская; фактически - можно считать - они фронт белой армии прорвали. А генерал Айронсайд, лично на себя взявший эту операцию, вернулся ни с чем и спокойно говорит: "Вот мы и не взяли Больших Озерок..."
Потом Марушевский с Миллером всю ночь беседовали.
– Я его не узнаю, - говорил Марушевский.
– Куда делся весь пыл британского конкистадора? Айронсайд очень изменился за последнее время. Он воюет спустя рукава... А вы заметили, Евгений Карлович, что наша армия сейчас почти выровнялась по силе с армией Айронсайда?.. Если бы нам еще самостоятельность!
– Кажется, они покидают нас, - задумался Миллер.
– Мы получим от них на прощание самостоятельность и... веревку, чтобы вешаться. Владимир Владимирович, будем смотреть правде в глаза: как бы ни выросла наша армия, но без помощи союзников мы не продержимся здесь и часу...
Итак, все надежды - на интервентов! Но какие слабые эти надежды... Отовсюду - поездом, санями и лыжными тропами - сходились к Архангельску американцы; иные бросали оружие еще на передовой, шли налегке, все проклиная на свете. Скученная жизнь в избах с русскими крестьянами, полная заброшенность в этих гигантских просторах России, от которой, казалось, можно сойти с ума ("нас забыли за океаном!"), - все это, вместе взятое, делало свое дело.
– Домой!
– говорили американцы.
И никогда еще правительство САСШ не слышало столько солдатской брани по своему адресу, как в эти дни. Произошло нечто удивительное: американские войска в России революционизировались{29}. Теперь американцы таскали по улицам Архангельска тяжелые скамейки с бульваров, ставили их перед началом сеанса возле кинематографов и, путая матерные слова с английскими, агитировали своих союзников по несчастью за прекращение войны.
"Домой!" они произносили отчетливо (даже без акцента).