Из тупика

Пикуль Валентин Саввич

Снизу, с палубы, выкрики:

– Контра! Таких топить будем!

– Топи!
– взорвало Павлухина.
– Топи, в такую тебя мать!.. Нас в Тулоне стреляли офицеры, а здесь, в Мурманске, свои же топить будут?

Мишка Ляуданский попер на Павлухина грудью, прижимая его к срезу башенной брони, а там, внизу, баламутились его кореша да приятели, которые любого разорвут зубами...

– Значит, так!
– сказал Ляуданский, и ветер расхлестал его гигантские, измызганные в грязи клеши.
– Значит, так... Четырех ваших хлопнули, это мы знаем. Но за што их хлопнули? Пусть товарищ Павлухин и расскажет

нам, как они продавались за немецкие деньги! Как вино по кабакам во Франции качали на эти самые деньги! Как по бардакам хаживали...

Небольсин весь вытянулся на трапе: даже издали ему было видно, как брызнули слезы из глаз Павлухина.

– Братцы!
– сказал Павлухин в толпу.
– Неужто вы верите, что кровь четырех матросов с "Аскольда", пролитая напрасно в Тулоне, была кровью... продажной?!

Навстречу ему полоснуло бранью торговок:

– А иде Ленин твой? Он - главный шпион Вильгельма...

– Бабка, - перегнулся Павлухин с башни, - хоть бы ты, дура старая, заткнулась... Тебя-то кто спрашивает? А вы, чесменские, развалили свой корабль. Шмары у вас с мешками да корзинами по трапам ползают. Барахолка и притон у вас, а не корабль революции... Немец придет и раздавит вас, как клопов... Мешочники вы, паразиты и сами продажные суки!

– Круто взял, - шепнул Ванька Кладов, пихая Небольсина локтем.
– Пора смываться. Сейчас будет заваруха.

– Ты думаешь? Но мне любопытно. Погоди... Павлухина уже сорвали с башни. Зверино и ненасытно били.

Прямо лицом колотили аскольдовца в броню, и броня стала красной от крови. Базарные бабы, страшные и патлатые, как ведьмы, с хрустом цеплялись в волосы Павлухина.

– Мы тебе не... эти самые!
– визжали маркитантки.
– Мы тебе за три рубля по каютам не валяемся...

Небольсин с ожесточенным отчаянием вспомнил, как била его на рельсах вот такая же разъяренная толпа, и очень хотел вмешаться. Но он был человеком с берега, а тут нужен моряк.

– Мичман, - сказал он Ваньке Кладову, - вступись... Ты же видишь человека убивают...

– Ну да!
– ответил Ванька (негодяй известный).
– Мотаем отсюда скорее. А то, гляди, и нам перепадет по разу... Если бы этот большевик сюда не затесался, так все бы гладко прошло!

И тут на весь рейд могуче взревела сирена. "Аскольд" ожил, и все увидели: вздернувшись, поползли вдоль берега орудия носового плутонга. Сирена выла не переставая, а накат стволов плоско двигался через гавань. И - замер! Он замер точно, как в бою, уставившись прямо на "Чесму".

Вспыхнули на мачтах "Аскольда" комочки флагов. Опытная рука сигнальщика раздернула фал, и эти комочки распустились вдруг в яркие бутоны цветовых сигналов.

– Читай!
– сказал Небольсин.
– Что там пишут? С опаской Ванька Кладов перевел значение сигнала:

– Сейчас грохнут. И кажется, им можно верить. Требуют освободить члена их комитета Павлухина, иначе...

– Освободят, как ты думаешь?

Ванька Кладов, весь побледнев, закричал Ляуданскому:

– Мишка! Ты с этой резолюцией не шути... "Аскольд" - посудина нервная. Они люди воевавшие и, видать, боевыми зарядили. Ежели шарахнут, так быть нам всем в туалетном мыле...

– Дорогу, дорогу!..
– раздались вопли.
– Полундра!

Небольсин отступил назад. Мимо него, с вывернутыми назад руками, провели к трапу Павлухина. Нахлобучили ему на голову бескозырку, бросили матроса в катер:

– Отходи прочь, собака! На полных...

Качаясь на катере, быстро отходящем, задрав кверху окровавленное лицо, Павлухин еще долго кричал на "Чесму":

– Еще вспомните... еще придет время! Революция в опасности, и первые предатели ее - вы, шкуры...

Ветер и расстояние быстро гасили его голос. В сознании Небольсина этот голос избитого матроса неожиданно сомкнулся с предостережением инженера Ронека. Они говорили разно, но едина была суть их речей. Впрочем, обдумать это совпадение до конца мешал Ванька Кладов.

– Пойдем, пойдем, - тянул он инженера за рукав.
– Пойдем, я тебя с хорошенькими барышнями познакомлю...

В кают-компании "Чесмы" полно детей и женщин.

В проходе коридора, касаясь пирамид с карабинами, сохли пеленки и подштанники. Вовсю бренчало разбитое фортепьяно, и солидная дама, закусив в углу рта папиросу, пела - утробно и глухо:

Распылила молодость я среди степей,

И гитар не слышен перезвон,

Только мчится тройка диких лошадей

Тройка таборных лошадушек, как сон...

Просто не верилось, что под настилом палубы, на которой сейчас спорили и дрались люди, - здесь, немного ниже, даже не вздрогнул обывательский мир... Ванька Кладов быстро затерялся среди каютных дверей, почти неисчислимых, как в лабиринте, и вернулся, возбужденный от спекулятивного пыла:

– Десять кранцев калибра в пять дюймов. Порох - бездымный. Просят недорого: два ящика консервов и шампанеи. Тушенка-то у меня есть, а вот шампанеи... где достать?

И тут Небольсин понял, с чего живет этот табор. Линкор - мощный завод боевой техники, и на распродаже ее можно безбедно прожить половину жизни... Даже хорошо прожить! И, возвращаясь с "Чесмы" на катере-подкидыше, он долго переживал:

– Как можно? Сегодня - пушку, завтра - торпеду... Что останется? Коробка с тараканами?

– И коробку пропьют!
– хохотал Ванька Кладов.
– Англичанам только мигни, они тебе черного кобеля ночью темной, даже не щупая, купят. Покупателей на это дело хватает. А на что жить? Ты об этом подумал? У них же ничего не осталось. А семьи - вот они, под боком. И каждый день давай, только давай...

На берегу их ждала новость: немцы вступили в Ригу.

Еще несколько дней - и началась корниловщина...

Страна переживала шторм. Ее валило на борт в затяжном крене - то справа, то слева. Нужен был опытный кормчий. Но всюду, куца бы ни пришел, смотрели наспех отпечатанные портреты Керенского, и глаза адвоката излучали не уверенность, а - напротив - беспокойство...

Для Небольсина это значило беспокойство за Россию. О себе он старался в это время не думать. Раньше помогала работа. Но дистанция вдруг освободилась. Сначала не понимал: в чем дело? Шла такая грызня с консулами из-за вагонов, а теперь... Не сразу, но все же Небольсин понял: союзники сократили (резко сократили!) число поставок в Россию, потому что боялись нарастания революции, которая могла вывести Россию из блока воюющих держав. Тогда зачем же помогать России? Подождем...