Из тупика
Шрифт:
– Противостоять... чему?
– насторожился Павлухин.
– Разрухе. Хотя бы разрухе.
– Нет, - ответил Павлухин, - не могу я противостоять. Одному только щи можно сварить. Да и то - для себя!
Без стука вошел рассыльный:
– Завтра в шесть утра "Горислава" идет на Иоканьгу.
– А в Архангельск?
– "Соколица". Но когда - сами не знают.
– Вот те на!
– приуныл Павлухин.
– От бухты Иоканьги, - утешил его Небольсин, - можно добраться до Архангельска на тральщиках, которые ловят мины в горле Белого моря... Они там болтаются, как челноки.
–
– спросил Павлухин и наказал рассыльному.
– Пускай баталеры мне паек пишут... Командирован от ревкома. Дела не указывать. Печать у меня! Нет, - задумался потом, - на тральцах не пойду, еще прицепятся. "Соколицу" дождусь, там меня в команде знают немножко. Это вернее!
Небольсин поднялся:
– Кажется, я не ошибся в вас, Павлухин.
– Да погодите хвалить. Схожу до Архангельска потому, что там есть организация. Там мои товарищи по партии. Зубами вцепимся, а эти пять миллионов хлеба за границу не выпустим!
Прощаясь, Павлухин вдруг задержал Небольсина.
– Я только не понимаю вас, - сказал он прямо.
– Ежели в Архангельске, случись так, меня спросят, то ссылаться на вас? Или не стоит?
– Лучше не надо... Да-да! Не надо!
– заторопился путеец.
– Понимаю, - догадался Павлухин.
– Где узнал - мое дело.
– Вот именно: ваше дело...
Последний катер доставил его на берег. Темная фигура мурманского филера откачнулась от фонаря. Дуя на озябшие пальцы, филер огрызком карандаша записал на грязной манжете: "Инж. Н-н был на Аск.". И на следующий день поручик Эллен, встретив Небольсина за табльдотом в столовой, подмигнул ему:
– А ты вчера тоже спекульнул?..
"Пусть будет так. Пусть думают, что я спекульнул. Но неужели тупик дистанции может стать тупиком жизни?.."
Глава седьмая
Просто удивительно, как быстро вызрела на Мурмане диктатура Ветлинского! Это было неожиданно для многих: контрадмирал возымел права наместника громадного края. Отныне он стал властен над душами не только военными, но и сугубо гражданскими. Все, начиная от кораблей и кончая артелями гужбанов-докеров, - все подпало под его суровую, неласковую руку.
Начальником штаба Главнамура стал, как и следовало ожидать, лейтенант Басалаго; да еще начмурбазы кавторанг Чоколов, запивоха известный, сделался помощником Ветлинского в его начинаниях. Возле этих людей, хитрый и нелицеприятный, околачивался постоянно и Брамсон - как правовед, как администратор.
Англичане сразу почувствовали, что новый главнамур{12} отводит им обширную акваторию рейда, но... ничего больше... Однако Ветлинский нашел противника своей политики справа от себя - лейтенант Басалаго считал, что контр-адмирал перегибает палку. Причем даже во вражде отношения между главнамуром и флаг-офицером сохранялись дружескими, что не мешало им разговаривать достаточно резко...
– Я, - утверждал Ветлинский, - не выживаю англичан отсюда. Их корабли стояли здесь до меня - пусть стоят и при мне. Но нельзя давать англичанам повода для проникновения в наши, русские, дела.
– Англичане могут обидеться и - уйдут!
– Пусть уходят.
– Но без союзников мы погибнем.
– Нет, - настаивал главнамур, - мы не погибнем, ежели будем работать, карать, плавать, воевать. Мы с вами здесь хозяева... мы! При чем здесь англичане?
– Вы поймите, - убеждал Басалаго, - у нас котлы едва-едва на подогреве. Флотилия даже не дымит. Никто не хочет нести вахты. Анархия! Не станете же вы отрицать, что союзники сейчас являются на Севере именно той силой, которая и оберегает нас от немецкой экспансии. Убери отсюда англичан, и с океана сразу войдут сюда германские корабли... Разве не так?
– Потому-то, - отвечал Ветлинский, - я и не убираю британцев отсюда. Пусть дымят сколько им влезет, и пусть этот дым щекочет ноздри кайзеру Вильгельму... Но есть предел. Есть граница во всем, даже в дружбе: от и до! А далее - ни шагу. Далее - Россия! Далее кончается союзная дружба и начинается враждебная интервенция...
Главнамур вызвал к себе командира "Бесшумного". С бородой, завитой мелкими колечками, словно у ассирийского сатрапа, навытяжку предстал перед ним князь Вяземский.
– Гражданин князь, - спросил у него Ветлинский, - какой номер готовности несет ваш эсминец?
– Готовность - ноль, в уставах не обозначенная. В дополнение ко всему есть реврез (точнее, революционная резолюция), в которой матросы постановили лишить меня командования эсминцем.
– Хватит с них каперанга Короткова!
– ответил главнамур.
– Вас я отстоял. Как самого боевого офицера флотилии. Англичане упрекают нас, что мы перестали воевать. Они правы, черт их всех побери: флотилия занята митингами, а немцы в горле ставят мины... Мы пишем резолюции, а немцы варварски топят даже иолы с женщинами. Мы должны доказать адмиралу Кэмпену, что он не одна собака в этой деревне... Есть еще доблесть русского флота. И она всегда при нас, прежняя! Князь, сможете ли вы выйти за Кильдинский плес?
Миноносник запустил пальцы в рыжую бороду.
– Почему так близко?
– До Териберки?
– Можем и дальше.
– Замечательно!
– Но, - сказал князь Вяземский, - известно ли вам, что флотилия самодемобилизована? Вот так... Выйти в море, имея на борту десять человек команды, - это прекрасный способ для самоубийства. Торпедные аппараты в ржавчине, и я не удивлюсь, если при залпе торпеды рванут в трубах. Моя борода будет вознесена прямо к небесам! Вы говорите - немцы у входа в фиорд. В чем дело? Пусть входят... Я готов кричать им: "Хох, кайзер!" Лучше немцы, нежели эти... Вы понимаете, господин контрадмирал, кого я имею в виду!
– Значит, вы отказываетесь вести эсминец?
– Нет, Кирилл Фастович, вы не так меня поняли... Князь Вяземский, если его воодушевить мадерой (а еще лучше - хересом), выведет свой миноносец в море - даже без матросов! Меня расстреляют немцы. Но это будет смерть на мостике, возле боевого телеграфа. Смерть с мадерой... или с хересом! Во всяком случае, я не буду зависеть от резолюции, принятой на митинге.
– Выйти надо, - закрепил разговор Ветлинский.
– Будет исполнено, господин контр-адмирал. Позвольте мне добрать команду до штатного расписания у англичан?