Из тупика
Шрифт:
– Прости, Аркашки! Мы не хотели тебя обидеть. Ты славный парень, как и большинство русских. Но никто не виноват, что России давно не везет на правителей...
Небольсин хмуро придвинул к Лятурнеру свой стакан:
– Плесни... Да лей как следует!
– Взорвись, Аркашки. Это чудесная штука. Поверь, я уеду во Францию, увозя самую прекрасную память...
– О чем? О самогонке?
– О тебе, Аркашки...
Гости были без претензий. Они со вкусом ели треску, нажаренную Дуняшкой крупными
– Во!
– сказал Уилки, ткнув жирным пальцем в статейку.
– Это, кажется, "Речь"? Ну да... "Министр юстиции Малянтович, - прочитал Уилки, - предписал прокурору судебной палаты сделать немедленное распоряжение об аресте Ленина".
– А у меня под локтем "Общее дело", - прочитал Лятурнер.
– Сообщение из ставки... "Все солдаты с фронта разъехались единичным порядком самочинно". Молодцы русские!
– сказал Лятурнер, беря кусок побольше. Здорово воюют! Извини, Аркашки, но эту статью не я написал в русской газете.
Уилки со смехом вперся глазами в обрывок "Биржевых ведомостей", и прочитал с выражением:
– "Уныло и печально в стенах Петроградской консерватории".
– Где, где?
– закричал Небольсин, вскакивая.
– В консерватории, Аркашки.
– Дай сюда. Черт возьми, ведь у меня там невеста!
– Ай как там ей сейчас уныло и печально... Держи!
Небольсин схватил бумажный лоскут, весь в пятнах жира:
– К сожалению, здесь дальше... оборвано.
– А что там?
– спросил Лятурнер.
– Да что! Собрали девяносто тысяч рублей взносов. А за дрова заплатили сорок тысяч... Бедная, как она, должно быть, мерзнет! Профессора жалованья не получают совсем. И пишут, что спасти консерваторию сейчас может только Временное правительство. Мне плевать, кто ее должен спасать, но... Вы бы хоть раз увидели мою невесту! Все от нее в восторге. А я даже не знаю, как она?
Лятурнер глянул на часы:
– Знаешь, кто придет сейчас? Мы пригласили лейтенанта Басалаго. Ты не возражаешь?
– Басалаго один не ходит, - заметил Уилки.
– Он притащит и Чоколова. И придут не пустыми!
– Да ладно!
– сказал Небольсин.
– После вас мне посуду не мыть. Хоть вся флотилия пусть забирается ко мне в вагон... Хотите, поедем в Колу?
С гоготом, обнимая в тамбуре Дуняшку, ввалился кавторанг Чоколов, уже хмельной. За ним, абсолютно трезвый, лейтенант Басалаго. Выставили из карманов бутылки.
– Твердо решили напиться?
– спросил Небольсин.
– Мы устали. Хуже собак. Иногда не мешает.
– Ну, поехали? Выедем в тундру и будем хлестать до утра, как гусары.
–
– предложил Басалаго.
– Одна уже есть, - дурачился Чоколов.
– Дуняшка, сканканируй нам в своих чулках, вечно спущенных до колен!
– Цего?
– спросила Дуняшка, не поняв, и шмыгнула носом.
Уилки пихал Небольсина в бок:
– До чего же у тебя странный вкус, Аркашки.
– Зато она удобна, - застеснялся Небольсин.
– Не забывай, что у меня невеста, и я не имею права транжирить себя направо и налево, словно худой кот...
Дал распоряжение на станцию, и маневровый потащил их за город - на просторы тундры. За стеклами окон качалась жуткая полярная темень; паровоз вырывал из-под насыпи белизну снега, голые прутья ветвей.
Басалаго, выпив, спросил:
– Ты больше ничего не знаешь, Уилки! Что в Петрограде?
Уилки сидел прямо, совсем трезвый, курил спокойно.
– Керенский не удержится. Перестань хвалить его перед матросами и предсказывай им бурю новой революции Ленина - тогда тебя будут считать на флотилии пророком.
– Ты не шутишь?
– нахмурился Басалаго.
– Зачем же? Ты спросил - я ответил.
– И что будет дальше?
– Ленин придет к власти.
– Ты пьян!
– резко сказал Басалаго англичанину.
Уилки ответил ему ледяным тоном:
– Если я выпил больше тебя, это еще не значит, что я пьян.
– Да хватит вам!
– вступился хамоватый Чоколов, игравший всегда под рубаху-парня.
– До нас большевики не доберутся. Здесь Россия кончается, обрываясь, как этот стол... в океан!
Уилки внимательно поглядел на Чоколова:
– В этом-то ваше счастье, мистер Чоколов.
Одинокая пуля, пущенная из темноты по окнам, разбросала стекла над головой Уилки, но он даже не обернулся.
– Если меня убьют, - сказал, - это будет здорово. .
Над столом, поверх посуды и объедков, сверкнули браунинги.
Хором заорали на оглушенную девку:
– Дуняшка, свет! Дура, свет погаси...
Темный вагон долго двигался по темной тундре.
– Дуняшка, - не вытерпел Небольсин, - так хуже... включи!
В ярком свете опять проступили лица. Чоколов ползал по полу. Все так же прямо сидел Уилки, и ветер из разбитого проема окна развевал его жидкие светлые волосы.
– Я пью за крепкую власть в России!
– сказал он, поднимая стакан с водкой.
– За власть, которая обеспечит России победу в этой войне.
– Не свались, - дружески подсказал ему Небольсин.
– Закуси, - пододвинул еду Чоколов.
Все выпили за "крепкую" власть, хотя каждый понимал ее по-своему. Долго и молча жевали. Небольсин сильно захмелел.