Из тупика
Шрифт:
– Сближение!
– командовал Вяземский.
– Орудие - товсь! Опутанный проводами телефонов, бегущий с мостика, внизу балансировал комендор. Шарахнула носовая, и белое пламя осветило верхушки волн. В ответ снесло ростры со шлюпками, закрутило в дугу кран-балку, и рулевой панически бросил штурвал, кинувшись бежать с мостика.
– Предали!
– орал он.
– Братцы убивают! За што?
– Огонь!
– Команда с мостика.
Но снизу по мостику - матюгом:
– Куда, мать тебя
– Огонь!
Огня не было. Второе накрытие - под борт, возле мидельшпангоуга. Но эсминец, сбрасывая воду с палубы, выпрямился. На мостик взлетели тени:
– Вертай коробку назад! Будя... отвоевали!
Вяземский одной рукою перехватил брошенный штурвал, другая рука сунулась в карман полушубка - за пистолетом:
– Прочь с мостика! Стоять по местам... застрелю, собаки! Пистолет, выбитый из его руки, сверкнул в последний раз, навсегда исчезая в море. На командира навалились, вращая штурвал в обратную сторону. Кто-то уже командовал по трубам:
– Эй, в машине! Полные обороты... крути, Емеля!
Подводная лодка, преследуя эсминец, рванулась за ним. Снаряды с нее летели вдогонку миноносцу, выходящему из боя. Вяземский, как последний гужбан, хлюпая галошами в мокрой каше снега, начал драться с матросами кулаками.
– Мерзавцы, вы сорвали мне атаку!.. Где русский флот?! Где доблесть?! Вы опозорили имя русских!.. Вы не граждане России! Вы просто взбунтовавшиеся рабы!
Его стали вязать жгутами Эсмарха; тогда Вяземский повернулся в сторону субмарины, рубка которой мерцала точкой огня.
– Ach du deutsche Saue!
– заорал он.
– Sencke uns mit einer Mine... Ich werde zu Grunde gehen, aber zusammen mit der bolschewistischen Bande!{13}
Дали полный ход - стрелки на тахометрах ползли все выше и выше. Связанный по рукам и ногам, по мостику эсминца катался плачущий командир.
– Штурманец, - велели матросы, - башкой отвечаешь: чтобы к утру были на базе!.. Мы не нанимались главнамуру, чтобы тонуть за здорово живешь!
Рано утром Вяземский навестил главнамура.
– Приказ исполнен!
– доложил он.
– Не доходя Териберки, бинауральный поиск засек субмарину противника. С первым же залпом противника команда взбунтовалась...
Ветлинский, опустив голову на стол, долго не отвечал. Потом поднял лицо, искаженное отчаянием, и расцепил плотно сжатые губы, темные, как старая медь:
– Ради бога, никому не говорите о нашем позоре... Если англичане узнают, что флотилия небоеспособна, они усилят свои претензии к нам... Идите отдыхать, князь.
– Есть. Но, сдавая в консульство тромбоны, господин контрадмирал, я убедился, что лейтенант Уилки хорошо осведомлен обо всем, что случилось...
* * *
Сегодня у Небольсина в вагоне
– Аркашки, - сказал Уилки, - да зови ты ее сюда. Хватит!
Небольсин был сегодня в чудесном настроении.
– Ты так и не сознался, откуда хорошо знаешь русский язык?
– сказал он Уилки, шутливо грозя ему пальцем.
– Ты же знаешь английский. Почему бы мне не знать русского?
Дуняшка выставила бутылки, комья снега растаяли под ними на столе. Лятурнер достал флягу, встряхнул ее перед собой.
– Уберем пока вино, - сказал он.
– Я отлично понимаю русских. Вино требует к себе внимания и времени. С вином надо сидеть и болтать, как с другом. А русские хватят вот такой прелести - и летят в канаву... Верно: к чему лишние разговоры?
– Что у тебя там, Лятурнер?
– потянулся Уилки.
– Понюхай...
– О!
– воскликнул Уилки.
– Настоящая самогонка!
– Первач, - нежно выговорил Лятурнер.
– Даже горит...
Начали с самогонки (она годилась для экзотики).
– Люблю, когда обжигает, - смаковал Лятурнер.
– Если бы, Аркашки, у вас в России все было хорошо так, как эта великолепная самогонка...
– Друзья!
– сказал Уилки, ничем не закусывая.
– Кто знает новые анекдоты?
– Про царя?
– спросил хозяин вагона, благодушничая.
– Это старо, Аркашки... Сейчас анекдоты новые: про Керенского или про Троцкого!
Лятурнер выложил на стол красивые сильные руки; броско сверкал перстень. Заговорил вдруг - открыто, чего с ним почти никогда не бывало:
– Правительство, стоящее сейчас у власти в России, потеряло главный способ воздействия на массы - страх, и Керенского никто не боится. Но это правительство не приобрело и нового способа - действовать за счет доверия, и Керенскому никто не подчиняется. Ни слева, ни справа! Я сторонник Временного правительства, но, кроме жалости, ничего к нему не испытываю. А что скажешь ты, Уилки?
Уилки сочно смеялся, показывая ровные зубы.
– Когда мой консул Холл говорит "болтун", то даже солдаты охраны знают, что речь идет о Керенском...
Небольсин мрачнел все больше и больше.
– Дорогие мои гости, - сказал он, задетый за живое, - вы бы хоть меня постеснялись... Среди вас, как вы сами догадываетесь, нахожусь еще и я русский. А вы хлещете русскую самогонку, Лятурнер, как истинный француз, не удержался, чтобы не пощупать под столом русскую Дуняшку, и... дружно лаете несчастную Россию.