Избранное
Шрифт:
В первом купе третьего вагона поезда Гельсингфорс — Петербург ехали две молодые дамы. Едва переступив порог, Николай почувствовал горьковатый запах миндаля. Крепкие духи не могли его сбить.
«Динамит перевозят», — с уважением подумал Николай о своих смелых спутницах. Как только поезд миновал пригород, он открыл окно, проветрил купе.
В Териоках женщины сошли, Николай видел из окна вагона, что их встретил Григорий Иванович.
Это было последнее поручение Николаю в Финляндии.
Революция шла на убыль. Боевая техническая группа приступила
31
В ночь на 3 июня 1907 года правительство арестовало депутатов социал-демократов, а утром царь разогнал Вторую Государственную думу.
Оживились темные силы. За каждый десяток завербованных в черную сотню давали деньги, награждали значком Георгия Победоносца.
Неведомо откуда в буфетах и трактирах Сестрорецка опять появились приезжие босяки. Местные черносотенцы спаивали их, натравливали на рабочих. На кладбище одного мастерового избили до полусмерти.
Опасно стало Николаю появляться в Разливе. Но разве мог он безвыездно жить в Финляндии? Пришел он домой на денек и застрял.
Днем Николай перекладывал плиту в сарае, а вечером, отужинав, выдвигал из чулана сапожницкий ящик. Сегодня он только поставил сапог Кондратия на железную ногу, как в дверь постучали. «Началось», — подумал Николай. Дверь пошла открывать Надежда Кондратьевна. Если полиция — надо будет дать возможность мужу уйти. Спросила, кто стучит. Ожидала в ответ знакомое — «телеграмма», а услышала голос Фирфарова.
— Капиталы большие, знать, завели, отпирайте.
— Заходи, давненько не виделись, — сказал Николай, приглашая Фирфарова в комнату.
Тот, опираясь на палку, отказался.
— Наслежу, да я и ненадолго. Пришел предупредить. За лекарством ходил. Слышу — стрельба, городового у трактира «Ростов» застрелили. Поунял бы молодых, не тем они занимаются, — Фирфаров закашлял в большой пестрый платок.
Никакой власти теперь нет у Николая: штаб дружины распущен, сам на нелегальном положении, а люди всё к нему обращаются. Дядя Костя, слесарь из инструментальной, вчера увел его к себе посидеть у самовара, тоже просил приструнить анархистов.
— В пятом и шестом такого безрассудства дружина бы не допустила, — жаловался дядя Костя, — тогда оружейники против царя шли, за правое дело революции. Мне под шестьдесят, а тоже в десятке Ноговицына состоял. Нельзя допустить, чтобы анархисты, эта мразь, выдавали себя за революционеров.
Из-за чахотки Фирфаров не входил в дружину, но стоял за ее интересы. Вот и теперь он волнуется, предупреждает о серьезной опасности.
Как отвести беду? Действуй сейчас штаб дружины, все было бы проще. Одним мозги вправили бы, других приструнили, а третьим сказали бы, что им вреден воздух на реке Сестре.
С кем посоветоваться? Андрей не пришел на явку.
Ближе и доступнее был сейчас Григорий Иванович. Николай, долго не раздумывая,
Из леса Григорий Иванович привез телегу хворосту. Едва мимо окна старой дачи Микко, сын Марьи, провел лошадь на озеро, на крыльце послышались тяжелые шаги Григория Ивановича.
— Пожалуйте, отшельник, на свет божий, — сказал он, а узнав Емельянова, присел на крыльце, заговорил душевней. — С новостями?
— За советом приехал, — начал сразу с дела Николай. — Бесшабашного бунтарства много у наших ребят, пришлые и доморощенные анархисты террор проповедуют. Из-за этой нечисти пострадают рабочие. Полиции только бы повод.
— Да-а, и к оружейникам проникла анархистская зараза. Индивидуальный террор — акт безрассудства и отчаяния. За ним следуют аресты, разгром подпольных организаций социал-демократов.
— Положение у нас на казенном весьма осложнилось. Больше двухсот человек выбыло — одни в тобольской ссылке, другие на каторге, кого уволили с завода, кто сам ушел. — Николай говорил о том, что происходит в его родном городе. — Леваки палят в городовых и воображают себя героями.
Еще недавно Григорий Иванович считал дружину на Сестре крепостью. Какие бесстрашные люди, настоящие солдаты партии! Выходит, крепость ослабела, потеряв лучших бойцов.
— Главное — отмежеваться, — советовал Григорий Иванович. — Не исподтишка, а открыто. Эсеры, меньшевики и анархисты — не революционеры, это отребье. Надо отбить от них заблудившихся.
С этим и вернулся Николай обратно в Сестрорецк.
На просьбу старшего брата пригласить молодежь на разговор Василий сначала невразумительно отнекивался, а потом признался:
— Не любят молодые вас, старых дружинников, чересчур осторожничаете, притихли, попрятались по углам.
— Пригласи, потолкуем, — настаивал Николай, — а там уж кто кому дорожку закажет.
— Попробуем с Иваном, — нетвердо пообещал Василий. — Приходи послезавтра на Никольскую.
Время было выбрано удачно: отец уехал рыбачить, мать отправилась ко всенощной, девчонкам Василий купил билеты — в Ермоловке показывали туманные картины.
В большую комнату набились молодые мастеровые — не пошевелиться. Стульев и табуреток в доме не хватило, сидели на полу. Николай немного опоздал, на пешеходном мосту кого-то подкарауливал Соцкий, пришлось перебираться по железнодорожному.
Не попадись по дороге полицейский, Николай с каждым молодым оружейником познакомился бы, а теперь только сказал «здравствуйте».
— Слышал я, — Николай надумал сразу вызвать мастеровых на откровенность, — недовольны нами, старыми дружинниками. Это, конечно, горько, но ведь и мы недовольны вами. Дурную удаль показываете.