Излом
Шрифт:
Но наверху никого уже не было, только сумка валялась среди осколков кирпича и камней. Я обежал вокруг института, проверил трамвайную остановку – их не было.
«Может, вспомнит о пропаже и вернётся», – пошёл я обратно.
Подняв и отряхнув валявшуюся сумку, собрал рассыпанное, втиснул туда же свой пакет и оставил на видном месте.
— Что случилось-то? – подозрительно глядела на меня жена.
— Ничего особенного, – расстроенно ответил ей.
— А закуска зачем? – принюхалась ко мне.
— Потом объясню. Налей чайку, пожалуйста.
Пока
— Ну вот и ты расстроилась! – поцеловал её в щеку.
— Неужели Дениска такой же станет? – спросила у меня. – Ты кому-нибудь из них уши надрал?
— Знаешь, Татьянка, за детьми гоняться, а потом нашлёпать по мягкому месту – навряд чего поймут… По крайней мере, мне так кажется. То же самое и получится – сильный издевается над слабым.
— Так что же? По–твоему – дикость без наказания должна оставаться?..
И вновь штурмовщина. За неделю до майских праздников Бонапарт Куцев перешел на вахтовый метод – пару ночей спал на раскладушке в кабинете. Кац готовил рапорт вышестоящему начальству о производственных успехах, о выполнении соцсоревнования, об ударниках комтруда и просил поощрить наиболее отличившихся.
В конце рабочего дня в курилке появился Пашка.
— Просидел весь день, как петух на яйцах! – горько пожаловался Большому и, с интересом заглянув через плечо копавшегося в шкафу Васьки Плотарева, воскликнул: – Ого! Сколько майонезных банок накопил… весь цех свободно мочу на анализы сдать может.
Плотарев мгновенно захлопнул шкаф и поправил сбившуюся под чепчиком причёску.
— Смотри-ка, разбавляет!.. Раскроил своего мастерюгу, – позавидовал Большой, наблюдая за Пашкиным кадыком и пустеющей баночкой.
— Бр–р-р! – вздрогнул Заев, закусывая жвачкой. – Для настоящего мужчины жвачка не удовольствие, а способ маскировки от начальства, – вновь уставился на открывшего шкаф и потерявшего бдительность Плотарева. – Если их сдать, наверное, на шафранчик наскрести удастся…
— Чего уж на шафранчик? – отчего-то вздохнул Большой. – Кооператив надо открывать под названием «Российский пролетарий», закатывать в баночки пепел из крематория и продавать в Африке каннибалам с этикеткой «Растворимые жареные люди».
— Бе–е-е! – затошнило Заева. – А почему «Российский пролетарий?» – поинтересовался он, вытирая заслезившиеся глаза.
— Потому что заграничное лучше покупают, – вразумил его Большой.
23
Вместе со всем прогрессивным человечеством цех встретил Первое Мая и готовился праздновать День Победы.
Вечером пятого мая как порядочный глава семейства повёл Татьяну с Дениской в цирк. Оттуда возвращались уже затемно.
У ярко освещенного ресторана «Москва» тротуар оказался забит весёлой молодой компанией горцев. Слышались их гортанные крики и смех.
«Видно, выгодно гвоздики продали и отмечают», – подумал я.
Обычно здесь дежурил милицейский патруль, но сейчас его не было.
«Вызвали куда-нибудь, – автоматически отметил, обходя сбоку шумную компанию. –
Случайно заглянул в середину образованного ими круга. С удивлением увидел маленькую бабульку с каким-то девчоночьим, пухлощеким лицом. Седые, коротко стриженные под горшок волосы прикрывал синий берет, молодцевато сдвинутый набок. На мужском двубортном пиджаке с широкими лацканами рыбьей чешуёй блестели от неоновых букв ресторана многочисленные медали. Из-под длинной, в широкую полосу юбки выглядывали стоптанные белые туфли времён победы на Курской Дуге.
— А эт–ту чэм заработала? – сильно дёрнул за медаль высокий смуглолицый парень с интеллигентным тонким лицом.
Отстегнувшаяся медаль оказалась в его руке.
— Слюжу Советскому Союзу, – тут же нацепил её на куртку.
Компания довольно закудахтала.
Старушка, растерянно прищурившись, непонимающе оглядывалась по сторонам. Обойдя их, мы удалились шагов на десять и, не сговариваясь с Татьяной, обернулись, она, видно, тоже что-то заметила.
Так же с трудом обойдя компанию, нас обогнала парочка – мужчина с литыми плечами и короткой спортивной стрижкой вёл под руку молодую красивую женщину со скучным выражением лица.
— Иди домой, догоню, – бросил Татьяне и пошёл назад.
Под хохот приятелей ещё одну медаль прикреплял на куртку в районе пупка коренастый юноша с колючим взглядом и небритыми щеками.
— Сынки, не надо… – тихо просила женщина, пытаясь взять свои награды и не понимая, что происходит и чем она не угодила этим кавказским красавцам.
— Заткнис, колхозыница! – высокий интеллигентный наотмашь ударил её по рукам.
Тонкие сжатые губы его растянулись в улыбке.
Женщина, скрестив руки на груди, закрывала медали, без конца повторяя:
– Что вы делаете, сынки.
Берет её валялся на асфальте.
Мои пальцы словно судорога сжала в кулак. Я пытался разжать их и не мог. Оттолкнув плечом коренастого, вошёл в круг и встал рядом с женщиной.
Хотел сказать интеллигентному: верни медаль – и не смог, раскашлялся, нервный тик задёргал веко.
– Эт-то чё за чахотошный явился? – крепкая, пропахшая табаком пятерня, сжав моё лицо, с силой толкнула.
Хохот стал прямо-таки гомерическим.
«Обкурились, что ли? Раньше себе такого не позволяли», – коротко, без размаха, вложив всю злость, ударил по тонким, растянутым губам и тут же – в солнечное сплетение.
Интеллигентный стал оседать. Рот его уже не кривился в улыбке. В глазах метался животный страх.
Пока стая не пришла в себя, локтем в переносицу получил и стоявший рядом коренастый. Добавил ему для крови в нос. Жалобно хрюкнув, он уткнулся в асфальт.
«Хорошо, если в честь праздника ножи не захватили», – с яростью ударил ещё кого-то.
Посеребрев лицом, как её волосы, старушка по–прежнему шептала:
«Что вы делаете сынки, не надо…»
Последнее, что я заметил, это выбежавших из ресторана людей. Дальше действовал, словно во сне – бил сам и получал удары.