Излом
Шрифт:
— О–о-о! Верно подмечено… Кстати о прапорщиках, – обрадовался Пашка и целый час, без передыху, рассказывал анекдоты следующего содержания: – В авиации у прапорщика спрашивают: «Товарищ прапорщик, а крокодилы летают?» – «Ты чё, Иванов, дурак?..» – «А товарищ майор говорит, что летают…» – «Да–а? Ну конечно… летают, когда погода лётная… но незаметно так, низенько–низенько над землей…».
— Ну рыболовы и придурки… уже девять вечера… холод, темень, ветер, а они сидят с утра… – решил отвлечь
— Да делать нечего!.. – тут же подхватил он. – Если бы это была работа, то взвыли бы благим матом – плати, мол, сверхурочные, полевые, надбавку северную давай, а то, мол, технику безопасности подключим и профсоюз… А так – ничего… Ещё, поди, с женами поцапались, чтоб отпустили за бесплатно шары морозить…
Охота пуще неволи, говорят…
Я вспомнил о Татьяне и поглядел на часы.
«На орехи достанется», – сделал вывод.
— Ты не прав! – встал на защиту рыбаков Гондурас. – Они поступают согласно инструкции для рыболовов, где сказано: «Рыба чаще попадается в тех местах, где её больше».
Когда Большой стал что-то плести о Рейгане и Маргарет Тэтчер, почему-то вспомнил жену, и тихонько свалил по–английски. Подходя к дому, по традиции обрызгал брюки грязной водой, и такие же словесные потоки вылила на меня жена.
— Чего расшумелась? – слабо сопротивлялся я, — железной ледью хочешь стать? – укладываясь на скрипучем диване вспомнил Маргарет Тэтчер.
Всю следующую неделю выслушивал от Татьяны панегирики на тему моего морального облика, а заканчивала она эпитафией, что в недалёком будущем окажусь под забором.
Злилась не столько на меня, сколько на то, что с квартирой всё заглохло. На заводе, конечно, поставили на льготную очередь, но я подозревал, что до двухтысячного года, когда Михаил Сергеевич пообещал всем по квартире, очередь эта так и не сдвинется. Мало того, поселившиеся на другой стороне проулка кавказцы каждый день поднимали шум и гам. Их многочисленные друзья и родственники гуляли ночи напролет, а малолетние детишки, когда я проходил мимо, картавя, с чувством называли меня «русской свиньёй».
«Кто их учит? Неужели родители?..» – удивлялся я, ругая Дениску, когда он в отместку брызгал в них из клизмы холодной водой.
Как-то хотел пожаловаться родителям, но те не открыли дверь, только что-то кричали на своём языке – как догадался, не слишком лестное по отношению ко мне.
«Чёрт его знает. Когда служил в армии, вроде нормальные люди были… Чего с ними стало?..»
Дружная троица ребят с нашего участка тоже разругалась на почве национальной розни.
Хохол, смоля сигарету за сигаретой, требовал самостийности и незалежности своей исторической родине.
— Триста лет москалям подчиняемся, хватит, надоело!
— Да вы живёте лучше русских! – возмущался Гондурас. – В прошлом году ездил к брату в Киев, так там сырая колбаса свободно
— И Грузию оккупировали! – нервничал Гиви. – Свободу Грузии! – кричал он.
— Да вы процветаете при Советской власти… Самая богатая республика, – критиковал его политически подкованный Слава Дубинин. – Ни одна английская колония не была богаче Англии, а во времена царской России – в Финляндии и Польше жили лучше русских… Про советское время и говорить не приходится.
Раньше я особо не вдавался в национальные вопросы, но после конфликта у ресторана и кавказских соседей, стоял на стороне Дубинина, а не Гиви.
«Действительно, чёрт знает что творится. В Литве какой-то «Саюдис» образовался, Нагорный Карабах рвётся в состав Армении. Какая им разница? Ведь все в Советский Союз входят…»
Наступила пора отпусков, а у меня – пора трезвости. Летом ушли в отпуска главные алкогольные бойцы – Пашка и Чебышев.
Мы всей семьей проводили выходные на городском пляже, а вечерами гуляли по городу.
Я довёл свое благосостояние до трёхсот рублей в месяц «чистыми» и теперь пожинал плоды достатка. Денег нам хватало, но не всегда на них что-то можно было купить.
Полки магазинов катастрофически пустели.
«Наверное, так надо. Жираф большой, ему видней," – думал я, сидя на пляже и разглядывая полуобнаженных юных дев.
Татьяна, в крохотном бикини, соблазнительно вытянувшись рядом со мной, подставляла солнцу живот и ноги.
Сидевший неподалеку кавказец, ел её глазами, причмокивал и, разнервничавшись, ходил вокруг нас кругами, постепенно сужая их диаметр. Меня он будто не замечал и в результате наступил на ногу.
«Ты смотри, уже и России им не хватает, по ногам ходят», – но связываться не стал.
Денис увлечённо строил замок из сырого песка у кромки берега.
«Вот это жизнь! – сладко потягивался я. – И зачем нам эти Таити?»
В начале декабря получил письмо от двойняшек. Порадовался за них, потому что стали не салабонами, а умудренными жизнью черпаками.
«Скоро до стариков дослужимся», – обнадёживали меня, а главным образом, – себя.
Написал им бодрый ответ.
До самого декабря челноком мотался между директором завода и райисполкомом.
Кабанченко посылал меня к директору, а тот – в райисполком, в душе оба посылали на три буквы.
«Сейчас демократия! – утешал себя. – Тебя посылают на хер, а ты идешь куда хочешь…»
В середине декабря Пашкин сосед наконец дождался своего звёздного часа – на его лысину свалилась пенсия.
Но хитрый Плотарев сразу праздновать не стал, а дотянул почти до Нового года, когда и так все ходили выпимши.