Излом
Шрифт:
«Меньше водки потребуется, – рассчитал он, – половину на майонезные банки куплю…»
— Вот так с молодой любовницей – и на банкет денег не хватает, – поддел пенсионера Заев, в душе завидуя «старому чёрту».
За это «старый чёрт» заложил его мастеру по поводу нарушения технологии – в пьяном виде моет детали ацетоном, а спирт выпивает.
— Санта–Кляуз! – возмущался Пашка. – Все так делают…
Обида его выросла до таких гигантских размеров, что отказался даже отмечать долгожданную плотаревскую пенсию, но тот,
Если бы Пашка не пришёл, то много бы и не потерял.
Так позорно шестидесятилетие никто в цеху не праздновал. Плотарев, далеко обошедший по скаредности Чебышева, пригласил всего десяток мужиков в «Тополёк», бывший «Экспресс».
Купил по порции цыплёнка с жидким пюре и поставил по полбутылки водяры на нос.
Позор! Вечный позор!!!
Вышли все трезвые, а именинник, мать его, пока курили, смылся по–английски, в наше время это стало модным…
— Гад плешивый! – высказал Пашка общее мнение.
Я официально отпросился у жены, поэтому так рано идти домой не хотелось.
Над компанией прямо-таки витала аура продолжения застолья.
— А не пойти ли нам в «кресты»? – внёс предложение Чебышев.
Но все дружно отказались.
— Слякотно! – подвел итог плюрализму Заев.
И правда. Снег то выпадал, то таял.
«Как Новый год, всё время плюс», – сругнулся я.
Банкет продолжили на стадионе.
Остались: Большой, Степан Степанович, Гондурас, Чебышев, я, Пашка, регулировщик и даже Михалыч.
Посовещавшись, гонцами послали Пашку (в качестве проныры) и Большого (в качестве телохранителя). Просился ещё Гондурас, но ему отказали, мотивировав, что если пойдут втроём, то половину не донесут.
— Закусона побольше возьмите, – напутствовал их Михалыч.
Чтобы не скучать – ведь известно, хуже нет, чем ждать и догонять, Чебышев повёл нас в небольшой крытый спортзал, расположенный за трибунами недалеко от дороги. Здесь размещались также душевые, раздевалки, комнатушка директора – Лёшиного знакомого.
— Посторонних нет? – поинтересовался у него мой сэнсэй. – Ну, здесь и вмажем. Волейболистки не играют? – осведомился Чебышев под хохот компании.
— Нет?! Жаль, – не обращая на смех внимания, произнёс он.
Больше всех развеселился Бочаров.
— Вот, оказывается, ты куда подогреваться ходишь, – угорал регулировщик.
Немного посидев, учитель повёл меня к стендам с фотографиями.
— Найди-ка меня, – предложил он и с тайной радостью ждал, когда я это сделаю.
На стенде, под надписью «пятидесятые годы», на трёх десятках крупных фотографий играли в футбол, хоккей, волейбол, получали призы, кубки и медали.
Я сразу угадал Чебышева на снимке. В длинных – до колен трусах и заправленной футболке, с густой шевелюрой и мощными, мускулистыми ногами, он шёл с мячом под мышкой и широкой мальчишеской улыбкой на лице, молодой и красивый,
На стенде шестидесятых годов – это уже зрелый мужчина, без улыбки, но, по–прежнему, крепкий и красивый.
Я глянул на сегодняшнего Чебышева – совсем другой человек.
«Глисты у него, что ли, – похудел так, а может, подругу завёл, как Плотарев? Волейболисточку какую-нибудь…»
Вскоре пришлёпали довольные гонцы.
Примерно через час, приятно посидев в кабинете директора спортзала, бригада вышла на стадион и направилась к трибунам. Её состав уменьшился.
Поле боя покинули Михалыч и Бочаров.
— Пашка, ты всё хвалишься – я, мол, да я. Пошли помесимся? – предложил Большой.
— С тобой, что ль? Можно! Только напачкаемся.
— Ер–р-рунда! – ответил Большой. – Сухое место найдем. Скажи слабо?..
— Господи, как дети, – глуховато произнёс Семён Васильевич.
Мимо, перелезая через скамейки, пошёл к борцам Чебышев – чтобы лучше видеть.
Степан Степанович, сообщив на весь стадион и ближайшие улицы, что он лейтенант запаса, мирно дремал, свесив на грудь голову, но, опровергая все законы физики, удерживал равновесие, несмотря на огромный крен.
— Мой отец говорил, – продолжил Семён Васильевич: «Я люблю двух поэтов – Александра Сергеевича Пушкина и Серёгу Есенина». Сейчас оба благополучно пылятся на библиотечных полках вкупе с другими классиками, конечно. Кроме развлекательного чтива молодёжь ничего в руки не берет. Лейтенанта Шмидта знают благодаря его детям – Паниковскому и Шуре Балаганову, – вздохнул он. – А ты, Викторыч, как относишься к нашим классикам?..
«Наехал на дядю педагогический зуд», – с трудом скрыл иронию.
— Ну как отношусь? Пишут красиво, но пресно. Можно подумать, люди не едят, не отправляют естественные надобности и не продляют свой род, что является одним из самых сильных человеческих инстинктов, а только умно рассуждают и любуются облаками.
— Я не биологией интересуюсь, а литературой. Что, опять Пушкина за борт? – сдерживая раздражение, интеллигентно вёл он беседу.
— Не драматизируйте, Семён Васильевич, – так же культурно отвечал я, – если классиков и начинают читать и понимать, это происходит не раньше сорока… Ещё не всё потеряно.
— Ну, знаете… – не находя слов, он стал перелезать через скамейки и спустился к борцам.
— Гондурас пожаловал! – заорал Чебышев. – Тоже бороться захотел.
«Чего обиделся человек? " – спустился с трибун и я.
Тяжело пыхтя и плотно обхватив друг друга, Большой и Пашка топтались на влажном, перемешанном со снегом песке. Пашкины колени были уже испачканы.
— Давай, Заев, давай! – суетился Чебышев. – Ты же пограничник.
Гибкий и сильный Пашка, поймав Большого за руку и обхватив за корпус, пытался провести бросок. Тот, покачиваясь на крепких ногах, давил своей массой.