Каин: Антигерой или герой нашего времени?
Шрифт:
Глава 18
Богородское
Передышка от разбоев, будто неимоверный груз сняла с души Каина. Он устал от постоянного не покидающего его даже на сутки напряжения, безжалостных разбоев, порой жестоких и кровавых, и вот теперь, когда напряжение схлынуло, он по-настоящему отдыхал, чувствуя, как ожесточенную душу наполняет ни с чем не сравнимое, сладостное успокоение, когда не надо ни о чем заботиться, «ни морщить репу» об очередном грабеже, не готовить себя к деликатным разговорам со светскими повадками. Все! Пока ничего этого не надо. Отдыхай, зачерствелая, преступная душа!
И Каин отдыхал. Часто выходил на крутояр, любовался неоглядными далями и вдруг… начинал петь
Вниз по матушкеПел Иван протяжно и задушевно, своим густым полнозвучным голосом, с едва заметной хрипотцой, которая не только не портила его песню, но и придавала
Иногда позади его останавливались варнавинцы, прислушивались к незнакомой песне, одобрительно кивали. Хорошо поет молодой купец, добросердечно. То ли с тоски, то ли с доброго расположения духа. В чужую душу не влезешь.
Разумеется, была в Варнавине и торговая площадь, уставленная небольшими деревянными лавчонками. Иван приходил, разглядывал товары, интересовался ценами. В основном предлагали мед, свежую и копченую рыбу, лубяные изделия, калачи и баранки. Меду Иван купил, а вот лесоторговца на базаре он не приметил.
— Тебе, ваша милость, надо к Гавриле Ладникову обратиться. Он здесь всеми лесными делами ворочает. Его избу каждый укажет, — подсказал Ивану один из торговых людей.
Побывал Иван и у Ладникова, потолковал, посулил взять лесу на большую сумму, чем порадовал лесоторговца, но особо с ним не откровенничал: Гаврила так и не услышал, куда пойдет лес и к какому хозяину. Назови имя костромича или ярославца, или из другого города, а кто-нибудь нагрянет к Ладникову из названных мест и заявит, что купца оного и слыхом не слыхивал.
Осторожен был Иван, и эта осмотрительность давно стала его второй натурой, что весьма помогала во всех его делах, даже самых смелых.
Отдых Ивана был своеобразен. Через два-три дня ему, как непоседливому человеку, уже наскучило пребывать в одном месте, и тогда он начал обходить окрестности. Порой уходил на несколько верст, пока однажды не повстречал на одной из узких, не особо объезженных, поросших низкой травой дорог, одного из мужичков в сермяге, подпоясанной лыковым пояском.
— Откуда плетешься, мил человек?
Мужичок, увидев перед собой человека в купеческой сряде, отвесил поясной поклон.
— Так ить эта дорога варнавинцам известная, ваша милость.
— А мне нет, ибо человек не местный.
— Никак на струге в Варнавин пожаловал. Видели, когда мимо нашего Богородского на судне проплывали.
— Деревенька, что с большим озером?
— Ага.
Мужичок был в лаптях и с заплечной сумой. Предложил:
— Поесть не хочешь? У меня скляница квасу, лучок, чесночок да хлебушка ломоть.
Иван головой крутанул. В жизни не встречал такого бесхитростного, простодушного человека.
— А что? Можно и перекусить маленько.
— А как же? Что пожуешь, то и поживешь. Человек из еды живет. Каков ни есть, а хочет есть, по сытому же брюху хоть обухом.
Иван весело рассмеялся на словоохотливого мужичка.
— Самую суть изрекаешь, братец. Раскрывай свою скатерть самобранку. Как звать тебя?
— Гурейка сын Травников.
— А меня Василь Егорычем можешь называть.
— А обижаться не будешь? Ты, ить, никак из купцов, ваше степенство, а я мужичонка лапотный. Какой ты мне Василь Егорыч? Ни кум, ни сват.
— Хоть Василием зови, коль хлебушком поделился.
— Как прикажешь, Василь Егорыч, но… Ты кваску-то не жалей, хоть всю скляницу выпей. До Варнавина рукой подать, из колодезя напьюсь, а то из калюжины полакаю. Тут водица чистая, не часто по дороге ездят.
— Добрая у тебя душа, Гурейка, редкая.
— Обыкновенная, ваша милость, как у всех мужиков в Богородском.
— Ошибаешься, братец. Бывал я во многих весях, но чересчур добрых мужиков я что-то не встречал… Далеко до деревеньки?
— Рукой подать. Версты три с гаком. Аль глянуть хочешь?
— Может, и гляну. Спасибо тебе, добрая душа, за хлеб-соль. А это тебе на раходы.
Иван протянул мужичку пять рублевиков. Тот даже рот разинул: таких громадных деньжищ веки вечные не видал. Заморгал глазами и долго оторопело разглядывал на ладони деньги.
— Ишь какие баские [142] . Ну и ну.
142
Баские — красивые.
Полюбовался, поахал и протянул деньги назад.
— Благодарствуйте, ваша милость. Взять не могу.
Пришел черед удивляться Ивану.
— Да ты что, братец. Я ж от чистого сердца. Прими!
— Не, ваше степенство. Дармовых денег не беру. Ты и съел-то на полушку, а даешь мне и впрямь, как за скатерть самобранку. Не возьму! И не уговаривай. Хоть на колени встань — не возьму!
— Диковинный же ты мужик. Неужто у вас в деревеньке все такие?
Мужичок наморщил потный открытый лоб, малость подумал.