Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Глаза его привыкли к темноте комнаты, и он смог различить силуэты письменного стола, вешалки для одежды, стула и шкафа. Из самой тишины проступили неясные звуки, наполнившие его голову лихорадочной бессонницей. Жизнь приобрела ещё большую горечь. Он спросил себя, а погрузился ли Ясин в крепкий сон? И как прошла его встреча с Занубой? И улёгся ли Хусейн на свою парижскую кровать? И на какой стороне постели сейчас спит Аида? Округлился ли, опух ли её живот? И что сейчас делают на другом полушарии, где солнце восседает в центре небес?… И есть ли на тех сверкающих планетах жизнь, свободная от страданий? И возможно ли, что его стон услышат в этом вселенском бесконечном оркестре?!

«Отец, позволь мне раскрыть тебе то, что у меня на душе. Я не сержусь на тебя за то, что узнал о твоей личности, ведь то, что я не знал о ней, мне более приятно, чем уже известное. Я восхищаюсь твоей милостью, остроумием, дерзостью, буйным нравом и авантюризмом. Эту мягкую сторону твоей личности любят все, кто тебя знает. Если она что и показывает, то твою жизненную энергию и любовь к жизни и к людям. Но я бы хотел спросить тебя, зачем

ты нацепил на себя перед нами эту грубую пугающую маску. Не придумывай отговорку о том, что это принципы воспитания, ведь ты сам знаешь о них меньше всех. Признаками этого является то, что ты видишь и то, чего не видишь в поведении Ясина и в моём поведении. Ты только и делал, что обижал и мучил нас по своему невежеству, которое не могут оправдать даже твои благие намерения. Не тревожься, я по-прежнему люблю тебя и восхищаюсь, и всегда буду искренен в своих чувствах к тебе, хотя душа моя порицает тебя так же сильно, как ты мучил меня. Мы не видели в тебе друга, в отличии от посторонних людей, для которых ты им был. Мы знали тебя лишь как деспотичного господина, своенравного тирана. Вот и пословица „Умный враг лучше невежественного врага“ говорит о тебе. Вот почему я ненавижу невежество больше всего в жизни. Оно портит всё, даже святую отеческую любовь. Отец, имеющий хотя бы половину твоего невежества и половину твоей любви, был бы лучше для своих детей, и я обещаю — если я когда-либо сам стану отцом, — то буду сначала другом своим детям, а уж потом воспитателем. Но всё же я по-прежнему люблю тебя и восхищаюсь тобой, даже после того, как твои богоподобные качества, которые когда-то видели в тебе мои зачарованные глаза, пропали. Да, твоя сила — не более, чем миф, ты не судья верховного суда, как Салим-бек, и не богач, вроде Шаддад-бека, и не лидер, вроде Саада Заглула, и не выдающийся политик, вроде Саравата-паши, и даже не аристократ, как Адли. Ты — друг, которого любят люди, и этого уже достаточно. Ведь это не так уж мало. Если бы только ты не скупился на свою дружбу для нас. Однако ты не единственный, чей образ мыслей изменился. Сам Аллах больше не тот Аллах, которому я поклонялся раньше. Я отсеял из Его атрибутов те, что связаны с тиранией, диктатурой, насилием и деспотизмом, и всеми прочими инстинктами, присущими человеку, и очистил их. Теперь я не знаю, когда же мне следует обуздать свою мысль, и хорошо ли это вообще — обуздывать её, но моя душа подсказывает мне, что я никогда не остановлюсь, и что моя борьба, какой бы мучительной ни была, всё же лучше, чем подчинение и сон. Это может заинтересовать тебя меньше, чем то, что я решил положить предел твоему деспотизму. Деспотизму, что обволакивает меня, словно этот вот мрак вокруг, и мучающий, словно эта проклятая бессонница. Что до алкоголя, то я больше не буду пить из-за того, что он предал меня. Увы! Если бы и алкоголь был обманчивой иллюзией, что бы вообще осталось от человека?.. Я заявляю тебе, что решил положить конец твоему деспотизму, но не бросая тебе вызов или проявляя непослушание, ибо ты для меня слишком дорог, чтобы делать такое. Нет, не так, а бегством! Да, я буду уходить из дома, пока я в состоянии стоять на ногах, ведь в каирских кварталах так много места для угнетённых. Известно ли тебе, какие последствия были у моей любви к тебе, несмотря на всю твою тиранию? Я полюбил другого тирана, который долго угнетал меня как внешне, так и изнутри, но не любил меня. Но несмотря на всё это, я поклонялся ему всеми фибрами души, и продолжаю преклоняться по сей день. Ты первый, кто в ответе за мою любовь и мои страдания. Интересно, есть ли истина в этой идее?! Я не доволен ею и не воодушевлён. Но какова бы ни была реальность в любви, она, без сомнения, связана с причинами, укоренившимися в самой душе. Но сейчас давай это оставим, пока не вернёмся к его исследованию в дальнейшем. В любом случае, ты, отец, заставил меня с лёгкостью согласиться на постоянный деспотизм и угнетение с твоей стороны. А ты, мама, не смотри на меня с таким удивлением или неодобрением: я не причинил вреда никому. Это всё невежество. Именно это и есть твоё преступление… Невежество… Невежество… Невежество… Отец — это грубое и неотёсанное невежество, а ты — мягкое и ласковое невежество. Я же останусь жертвой этих двух противоположностей, пока жив. Твоё невежество заполнило мой дух мифами, и ты — моё связующее звено с каменным веком. Как же я мучаюсь сегодня, пытаясь освободиться от следов твоего влияния. Точно так же я буду мучиться завтра, пытаясь освободиться от отца. Было бы намного лучше, если бы вы оба поберегли себя и не делали ради меня таких изнурительных усилий. Поэтому я предлагаю — и темнота этой комнаты тому свидетель — упразднить семью — эту яму, в которой скапливается стоячая вода, чтобы материнство и отцовство прекратили своё существование. Вместо этого дайте мне родину без истории, и жизнь без прошлого, и давайте взглянем в зеркало. Что мы увидим там? Этот огромный нос и эту крупную голову. Ты дал мне свой нос, отец, не посоветовавшись со мной, так безжалостно и самовольно распорядившись мной ещё до того, как я появился на свет. Но вместе с тем, если на твоём лице он выглядит величественном и царственном по своей форме и размеру, то на моём узком лице — смехотворным, словно английский солдат в кругу дервишей-суфиев. Но ещё более странно выглядит моя голова, которая не похожа ни на твою, ни на мамину. От какого далёкого предка я унаследовал её? Пусть его грех останется на вас обоих, пока не выяснится истина. До того, как засну, я должен сказать „Прощайте“. Больше мы не увидим утра. Я люблю жизнь, несмотря на то, что она сделала со мной, как и люблю тебя, отец. В жизни есть вещи, достойные любви, и страница её сплошь покрыта знаками вопроса, что вызывают у нас безумную любовь. Но то, что приносит пользу в жизни, бесполезно в любви, а то, что бесполезно в жизни,

имеет огромное значение в любви. Вероятно, я больше не притронусь к рюмке. Скажи: „Прощай, алкоголь!“ Но не так быстро. Вспомни ту ночь, когда ты покинул дом Айуши, решившись больше никогда не приближаться к женщинам, пока ты жив, и как после этого ты превратился в её любимейшего клиента. Мне кажется, что всё человечество как и я, стонет от похмелья и тошноты. Так что помолись о его скорейшем исцелении…»

38

Пыл Ясина угас, когда он остался в экипаже один после ухода Камаля. Несмотря на то, что он был пьян, а время уже было позднее: пошёл второй час ночи, а значит, могли возникнуть сомнения. Он застанет Занубу либо неспящей в ожидании его и кипящей от гнева, либо проснувшейся, когда он войдёт в дом. В любом из этих случаев, ночь не пройдёт спокойно, или по крайней мере, в полном спокойствии.

Он вышел из коляски на углу Каср аш-Шаук и прошёл в дом, пробираясь сквозь кромешную тьму и равнодушно пожимая своими широкими плечами. Он произнёс шёпотом: «Ясин не отчитывается перед женщинами». Он повторил снова эту фразу, уже поднимаясь по лестнице в темноте и опираясь на перила. Но даже повтор её не придал ему полной уверенности. Открыв дверь, он вошёл внутрь, прошёл в спальню в свете лампы из гостиной и бросил взгляд на постель. Она спала. Он закрыл дверь, чтобы слабый свет из гостиной не проник в спальню, и начал тихо и осторожно раздеваться, ещё больше уверенный в том, что она глубоко спит, и рисуя в уме схему, как бы ему незаметно проникнуть в постель, не создавая шума.

— Зажги лампу, чтобы я могла подвести глаза, видя твоё появление!

Он повернул голову к кровати и покорно улыбнулся. Наконец с притворным удивлением спросил:

— Ты не спишь?! Я полагал, что ты спала и не хотел тебя беспокоить!

— Какой ты добросердечный! Который сейчас час?

— Самое большее — двенадцать ночи. Я покинул собрание примерно в одиннадцать и шёл сюда пешком, шаг за шагом…

— Тогда, должно быть, твоё собрание было за городом, где-нибудь в Банхе!

— Это почему?.. Я разве опоздал?

— Ну подожди, утром тебе прокукарекает в ответ петух.

— Может быть, он всё ещё не спит?

Он сел на диван, чтобы снять с себя ботинки и носки. На нём оставались только рубашка и брюки. Тут кровать заскрипела и он увидел её силуэт: она села, выпрямив спину. Затем услышал, как она резко сказала:

— Зажги лампу.

— В том нет необходимости. Я только что закончил раздеваться.

— Я хочу, чтобы ты отчитался передо мной при свете…

— Отчитываться в темноте приятнее!

Она сердито фыркнула и встала с постели. Но он протянул к ней руки, схватил за плечо и потянув на диван, усадил рядом с собой:

— Не надо поднимать бурю.

Она освободилась от его рук и спросила:

— Где же то, о чём мы с тобой договорились? Я согласилась на то, чтобы ты мог напиваться в кабаках сколько захочешь, но при условии, что ты рано будешь возвращаться домой. Я приняла это, вопреки здравому смыслу, потому что если бы ты напился дома, то сэкономил бы кучу денег, которые тратятся понапрасну. Но при этом ты возвращаешься под утро, не обращая внимания на наше соглашение!

«Как можно стараться обмануть воспитанницу музыкального ансамбля, лютнистку? Если твоя неверность будет однажды ею установлена, неужели она ограничится ссорой?.. Подумай хорошенько и не забудь, что потеря её будет нелегка. Она самая любимая из всех трёх твоих жён, и хорошо знает, что делает меня счастливым, крепко держится за нашу семейную жизнь. Эх, если бы не моя скука…!»

— Я был со своей группой, как и каждую ночь, и отправился оттуда прямиком домой. У меня есть свидетель, который тебе хорошо известен. Знаешь, кто это? — тут он громко рассмеялся.

Но она только холодно ответила:

— Не меняй тему разговора!

Продолжая смеяться, он сказал:

— Моим спутником сегодня ночью был мой брат Камаль!

Она не удивилась, вопреки его ожиданиям, и потеряв терпение, произнесла:

— А кто был свидетелем со стороны невесты?!

— Не будь ты такой упрямой! Моя невинность тут так же очевидна, как солнце!.. — затем он недовольно пробурчав… — Клянусь Богом, меня огорчает, что ты сомневаешься в моём поведении. Я сыт по горло таким обращением и сейчас не желаю ничего, кроме спокойной жизни. Бар же для меня это невинное развлечение, и в этом нет ничего предосудительного. Человеку же нужно общаться с другими людьми…

В голосе её прозвучали нотки раздражения:

— Позор тебе. Ты прекрасно знаешь, что я не ребёнок, и что смеяться надо мной тяжело, и что нам обоим лучше, если в нашем доме не будет подозрений!

«Это проповедь или угроза?! Где такая же идеальная жизнь, как у моего отца, человека, который делает всё, что душа пожелает, а когда он возвращается домой, то там его встречает покой, любовь и послушание? Эта мечта не сбылась у меня ни с Зейнаб, ни с Мариам, и маловероятно, что она сбудется с Занубой. И этой прекрасной лютнистке не следует ни о чём сожалеть, пока она на моём содержании!» Он решительно ответил:

— Если бы мне хотелось и дальше заниматься неугодными Господу делами, я бы не женился!

Она резко воскликнула:

— Но ты уже два раза был женат, но это не остановило тебя от таких поступков!

Он выдохнул, и от дыхания его отдало спиртным. Затем сказал:

— Твоё положение отличается от моих предыдущих жён, неразумная женщина. Моя первая жена была выбрана для меня отцом. Он вынудил меня жениться на ней. А вторая жена могла достаться только при помощи брака. Тебя же мне никто не навязывал, и ты не закрывала себя от меня до свадьбы. Женитьба на тебе не обещала мне ничего нового, чего бы я не знал. И потому я женился на тебе, глупая, только ради самого брака, то есть ради спокойной и стабильной жизни! Клянусь Аллахом, если бы в тебе была хоть крупица ума, то ты бы не позволяла себе сомневаться во мне никогда!..