Каирская трилогия
Шрифт:
Ясин покинул питейное заведение около полуночи, и к часу ночи прибыл наконец домой, в Каср аш-Шаук. По привычке каждую ночь он обходил все комнаты квартиры, будто совершал инспекционный обход. Он обнаружил Ридвана в комнате: тот всё ещё занимался учёбой. Юноша оторвался от учебника по праву, чтобы обменяться с отцом улыбкой. Их связывала глубокая любовь, как и уважение, что питал к отцу Ридван, несмотря на то, что ему было известно: отец возвращается в такой час исключительно подвыпивши. Ясин же премного восхищался красотой сына, а также его умом и усердием. Он видел в нём будущего прокурора, который повысит статус его самого, даст ему повод гордиться им и во многом станет его утешением. Он спросил Ридвана:
— Как твоя учёба?
И указал на себя, как бы говоря: «Если я тебе нужен, то я здесь». Ридван улыбнулся: улыбка была в его бархатных чёрных глазах, унаследованных от бабушки, Ханийи. Отец вновь заговорил:
—
— Что до меня, то нет. Но в такой поздний час соседи уже спят.
Ясин вышел из комнаты, насмешливо сказав:
— Спокойного им сна!
Проходя мимо спальни детей, он обнаружил, что Карима погрузилась в сон на своей маленькой постели, тогда как постель Ридвана на противоположной стороне комнаты пустовала, ожидая, пока он освободится от своих занятий. Ему на миг пришла в голову идея разбудить её, чтобы пошутить, но он вспомнил, что если её разбудить в такой час, это выльется в ропот и недовольство, и отказался от своей затеи, направившись в собственную комнату. Самыми прекрасными вечерами в этом доме, по правде говоря, были вечера в канун пятницы, священного для всех выходного. Когда он возвращался домой в четверг вечером, сколько бы ни было времени на часах, он, не колеблясь, звал Ридвана посидеть вместе с ним в гостиной, а затем уже просыпались от послеобеденного сна Зануба и Карима. Он включал фонограф и заводил с ними разговор, шутил почти до самого утра. Он любил свою семью, и особенно Ридвана. Да, правда, что он не утруждал себя — или, точнее, у него не было времени — чтобы следить за их воспитанием и направлять его в нужное русло, переложив это дело на плечи Занубы и её врождённой мудрости!
Как бы там ни было, он ни на миг не мог вынести даже самой мысли о том, чтобы играть ту же суровую роль в обращении с ними, что играл его собственный отец. Ему глубоко претила мысль о том, чтобы вызывать у Ридвана страх и трепет, который сам он испытывал к отцу!.. На самом деле он и не мог сделать этого, даже если бы захотел. И когда он собирал их всех вместе подле себя ближе к полуночи, то выражал им свою привязанность без всяких ограничений, разгорячённый и алкоголем, и любовью. Он шутил с ними и беседовал, и возможно, даже рассказывал им анекдоты о пьяницах, с которыми сталкивался в баре, не обращая внимания на их воздействие на неокрепшие ещё души и пренебрегая протестами Занубы, всячески намекавшей ему на это. Казалось, он забывал самоё себя и проявлял все заложенные в нём качества без какой-либо оглядки на других или осторожности.
Он обнаружил, что Зануба спала — по своему обыкновению — только наполовину. Так было всегда. Ещё не войдя в комнату, он услышал её храп, и когда достиг середины спальни, она зашевелилась и открыла глаза, и своим насмешливым тоном произнесла: «Хвала Аллаху за твоё благополучное прибытие». Затем она встала, чтобы помочь ему раздеться и сложить одежду. Когда её лицо не было накрашено, она казалась даже старше своих лет. Он часто думал о том, что она сравнялась с ним по возрасту. Но она стала ему подругой жизни, и её корни переплелись с его корнями. Этой в прошлом музыкантше, в отличие от его прежних жён, сопутствовал успех: она вышла за него замуж и жила с ним все эти годы, заложив прочные основы его семейной жизни. Да, поначалу этому предшествовали ссоры и крики, но она всегда показывала ему, насколько стремится к семейной жизни с ним. С годами, когда она стала матерью и перенесла утрату своего первого ребёнка, так что у неё осталась одна Карима, она лишь удвоила свои усилия по укреплению семьи, особенно после того, как столкнулась с увяданием красоты и преждевременно давшим знать о себе возрастом. Дни научили её украшать себя терпением и примирением. Она в полном смысле этого слова научилась быть «дамой». Она пошла на такую крайность, как перестала выставлять себя напоказ вне стен дома, так что в конце концов заслужила уважение и на Байн аль-Касрайн, и в Суккарийе, да ещё какое! Одним из замечательных решений её было то, что она заставила себя обращаться с Ридваном точно так же, как и с Каримой, выказывая ему точно такую же огромную нежность и любовь, несмотря на то, что она не чувствовала к нему любви, особенно после того, как потеряла своего единственного сына, рождённого от Ясина. Несмотря на столь разительные перемены, она очень заботилась о красивой одежде, элегантности и чистоте.
Ясин с улыбкой наблюдал за ней, пока она укладывала волосы перед зеркалом. И хотя время от времени она надоедала ему настолько, что вызывала раздражение, он чувствовал, что и впрямь она стала драгоценной частью его жизни, той, без которой он не мог обойтись. Она принесла шаль и закуталась в неё, дрожа от холода, и пожаловалась:
— До чего же холодно!.. И как тебе не жаль себя — проводишь ночи в баре вдали от дома зимой?!
Он
— Алкоголь меняет времена года местами, насколько тебе известно. Зачем ты утруждаешь себя, просыпаясь в такой час?
Она глубоко вздохнула:
— И дела твои, и слова утомляют!
В своём длинном джильбабе он казался дирижаблем. Проведя рукой по животу, он с удовлетворением посмотрел на жену, и его чёрные глаза сверкнули. Затем он внезапно засмеялся и сказал:
— Эх, если бы ты только видела, как я обменивался приветствием с офицерами! Офицеры, что патрулировали в самом конце ночи, стали моими дорогими друзьями!
Вдохнув, она пробормотала:
— Как я рада!
8
Когда Ридван, сына Ясина, шёл неспешными шагами в Аль-Гурийю, внешностью своей он привлекал немалое внимание. Ему было семнадцать лет, и отличали его чёрные бархатные глаза, средний рост с небольшой склонностью к полноте, элегантность, да такая, что можно было счесть это щегольством, и розовая кожа, которой он был обязан семейству Иффат. Он источал блеск и свет, а в жестах его проглядывало кокетство человека, для которого собственная красота не секрет. Когда он проходил мимо Суккарийи, то направил взгляд на эту улицу с улыбкой, тотчас же вспомнив о тёте и двоюродных братьях: Абдуль Муниме и Ахмаде. Когда они пришли ему на память, то не вызвали даже вялой симпатии, ведь, по правде говоря, он ни разу не находил никаких стимулов взять любого из своих родных в друзья в истинном смысле этого слова.
Он поспешно прошёл через ворота Аль-Мутавалли, затем свернул в Ад-Дарб Аль-Ахмар, пока не подошёл к воротам старого дома, постучав в которые, принялся ждать. Ему открыл Хилми Иззат, его старый друг детства и теперешний однокурсник на юридическом факультете, а также и соперник — как было очевидно — в вопросах внешности. Лицо Хилми просияло при виде Ридвана. Оба юноши обнялись и обменялись поцелуем в щёку, как было у них заведено при встрече. Вместе они поднялись вверх по лестнице. По дороге Хилми отметил галстук друга и его сочетаемость по цвету с рубашкой и носками. Они оба были примерами элегантности и хорошего вкуса, не говоря о большом внимании к своей одежде и моде, впрочем, как и к политике и изучению права. Они прошли в большую комнату с высоким потолком. Наличие кровати и письменного стола указывало на то, что она была предназначена и для сна, и для учёбы. По правде говоря, оба друга часто оставались здесь по вечерам, чтобы готовить уроки, а затем ложились спать рядышком на большой кровати с чёрными ножками и москитной сеткой. Ночёвки Ридвана за пределами дома не были чем-то новым. Он с детства привык к тому, что его звали в разные дома провести там несколько дней, вроде дома деда Мухаммада Иффата в Гамалийе или дома матери в Аль-Мунире, у которой больше не было детей, кроме него, несмотря на брак с Мухаммадом Хасаном. Из-за этого, а также из-за безразличия его отца и скрытого одобрения мачехи-Занубы всего, что даже ненадолго удерживало его подальше от её дома, его ночёвки в доме у друга на время подготовки к сессии не вызывали никаких возражений. Позже это вошло в привычку, и уже никто не обращал на это внимания.
Примерно в такой же атмосфере равнодушия вырос и Хилми Иззат. Его отец — офицер полиции — скончался десять лет назад. За это время все его шесть сестёр вышли замуж, и он жил со своей престарелой матерью. Поначалу ей было нелегко контролировать его, и вскоре он сам уже руководил всем домом. Вдова жила на небольшую пенсию, оставшуюся от мужа, и на те средства, что получала, сдавая внаём первый этаж старинного дома. Со времени кончины отца семья не знала лёгкой жизни, однако Хилми смог продолжить учёбу в школе, пока не поступил на юридический факультет, соблюдая всё это время требуемые самой жизнью приличия. Ни одна радость не могла затмить для Хилми радости видеть друга. Ему приятно было проводить с ним время и в работе, и на отдыхе. Поэтому его присутствие дарило ему энтузиазм и бодрость. Он усадил его на диван рядом с дверью машрабийи, и сам сел около него, задумавшись над тем, какую выбрать тему для разговора, ведь было так много разных тем. Но в глазах Ридвана был скорбный взгляд, который охладил пыл Хилми. Он вопросительно поглядел на него, строя догадки, что за ним кроется, и пробормотал:
— Ты навещал свою мать? Держу пари, что ты идёшь оттуда…
Ридван понял, что тот догадался по выражению его лица, и в глазах его заблестели огоньки раздражения. Он кивнул головой в знак согласия, но промолчал. Хилми спросил:
— И как она поживает?
— Отлично…
Затем он глубоко вздохнул:
— Но только этот тип, Мухаммад Хасан!! Ты не знаешь даже, что значит иметь отчима-мужа твоей матери, который тебе не отец!
Хилми утешительно сказал:
— Такое часто случается. Тут нет ничего зазорного. Да и потом, это такое давнее дело!