Как живется вам без СССР?
Шрифт:
Это послание в Россию было последним. Хоть и держался Константин Александрович как мальчик, пил с удовольствием кока-колу, а кофе ему подавала негритянка, но многолетние метания по белому свету, падение спроса на картины во всех странах мира, полное отсутствие интереса к иностранным художникам, творческая затерянность сделали свое дело. Через полгода после приезда в страну, «где множество ресторанов, а на серебряном никеле 1000 всяких дымящихся закусок»… Константин Александрович опустил утром ноги с дивана и… умер. От апоплексического удара. Совсем так же, как и Арнольд Леонидович Лаховский, совершенно внезапно,
А Марье Васильевне эта страна и до смерти мужа не очень-то нравилась. «Американцы, по ее мнению, много пьют, в особенности женщины — перепьют любого мужика, по 17 стаканов водки, смешанной с другими винами». Познакомившись поближе с такой сложной страной, Константин Вещилов уходит в холодную бесконечность Вселенной. Чужбина измолотила, загасила, окончательно растерзала его.
Что осталось от Вещилова в эмиграции? Картины на случайные темы, разбросанные по музеям разных стран, будто по чужим перекресткам. В общем, не собранное в единое целое творчество, настолько не собранное, что судьба ни при жизни, ни после смерти его не смогла даровать художнику популярности, известности, большого имени.
А что осталось от художника на родине?
В запасниках Русского музея, когда-то именовавшегося музеем Александра III, находится картина Вещилова «Стенька Разин бросает за борт персидскую княжну», несколько зарисовок портретов Ленина и Троцкого, выполненных во время работы конгресса II Коминтерна, да множество иллюстраций его работ в дореволюционных российских журналах: «Живописное обозрение Санкт-Петербурга», «Огонек», «Родина», «Солнце России».
Одна из иллюстраций, опубликованная в журнале «Нива» за 1905 год, сохранилась в Наровчатском краеведческом музее. На ней — русский зимний пейзаж. В центре пейзажа — почерневший от времени ветхий двухэтажный дом, впереди него — несколько березок, позади — домашняя деревянная церковь. Строения огибает небольшая речка. От реки и домов убегает вдаль узкая, с проталинами, дорога. По этой уходящей к неведомой жизни дороге и должен нынче умчаться возок, запряженный парой сильных белых коней.
Но пока обшитый красной декоративной тканью возок стоит около дома, рядом с ним молчаливый провожатый, а вот владелец возка — богатый боярин в длиной, почти до полу, накидке, высокой боярской шапке о чем-то беседует с крестьянами.
Кто этот боярин? О чем говорит с местными людьми, и куда, в какую сторону умчит его через мгновенье судьба, неведомо.
Безжалостные ножницы какого-то бойкого ценителя искусства того времени выхватили из журнала лишь пейзаж да еще строчку с именем автора. А название картины кануло в прошлое. Видно только, что полотно очень сильное, впечатляющее, создано рукой крепкого художника, очень любящего исторические темы в России.
Приблизительно в это же время, в год окончания Петербургской академии художеств, Вещилов создал полотно «Иоанн Грозный после Казанских побед».
А на картине с возком… не похоже, что на полотне сам Иоанн. Может, это его посланец, везущий радостную весть о победе в Москву? Остается об этом лишь догадываться, ибо нет ни одного альбома, посвященного творчеству Константина Александровича.
Многочисленные полотна Вещилова разбросаны по многочисленным музеям мира. Впрочем, в запасниках художественных музеев Новосибирска, Омска, Севастополя, Перми, Одессы, Бердянска, Хабаровска, Астрахани, Омска, Куйбышева, Нижнего Новгорода находятся эскизы и наброски работ Вещилова, но в самих музеях за долгие годы
Во-первых, под предлогом их якобы малой художественной ценности. Но, скорее, был и другой предлог, именуемый опасным для того времени словом: «невозвращенец». Предлог этот ухоронил от нас творчество еще одного ученика Репина, писавшего, страдавшего и умиравшего вдали от Родины. Хотя кажется, что покидал Вещилов Россию только ради нового пальто для Мани и прогулок в Булонском в лесу да около Ниагарского водопада, однако душа его не вылетала из России ни на одну минуту, он по-прежнему интересовался всем, что происходило в России.
Вот и хочется надеяться, что тот океан, который громадным пространством лег между Константином Вещиловым и родиной, не навсегда отделил его от нас. Не окончательно поглотил в свою бездну его творчество, не размыл и нашего страстного желания знать, как творил он, как обижала, обходила его в лучшем чужбина, да как из последних сил помогал он встать на крепкие творческие ноги своему другу.
— Не до песен в те военные годы стало и в России, — вспоминает Софья Никаноровна. — Гриша Золиков, что на картине у Федота Васильевича на жердочке сидит, рядом с ним на изгороди Таня Силкина, еще Поля Ющалкина на этом же полотне нарисована, в шубейке, лаптях и желтом платке, так вот Гриня ушел на фронт, и там его убило. Муж Поли Плешаковой — Василий Петрович, зенитчик Западно-Украинского фронта, погиб в 1942 году. В том же году пришла похоронка и в мой дом. Семен Никанорович Чижиков, мой муж, навсегда остался под Волховом. Потом о его подвигах в книге даже напишут.
Но это потом… Пока на руках у нее двое детей и… колхоз. Да, не удивляйтесь, в войну Софья Никаноровна была даже председателем колхоза. В колхозном правлении тогда остались лишь трое стариков: Матвей Андреевич Плешаков, Иван Павлович Ершов и Владимир Никитович Лысов. Владимир Никитович посмелее был, потому сказал:
— Вы, Софья Никаноровна, одна из женщин в деревне запрягать лошадь умеете и посмекалистее других, вот и берите колхозную печать.
— Что вы, — испугалась тогда она. — Ни в коем случае. Лучше пойду к речке да потону. Вдруг немцы придут и меня как председателя расстреляют?
— Не отпихивайтесь, Софья Никаноровна, — сказали старики, вздохнув. — Немцы немцами, когда это еще будет, скорее всего, не доберутся они до Кочелаева. Потому берите печать, класть ее на стол нельзя. Неуважительно это — на стол, а не в руки.
Поправила нынче скатерку хозяйка дома, и полился далее ее бесконечный монолог.
«В общем, взяла я печать и давай работать. Восемь лошадей в колхозе всего было, а обоз в город с хлебом каждый день отправить надо. Мы, бабы, мешки сами взвешивали, сами грузили и, пока зимний путь не рухнет, все хлебные запасы в район отвозили.
Но дело по зиме, оно легче. Труднее стало, когда начали готовиться к посевной. Теперь надо из города семена в колхоз перевезти. Опять мы, бабы, таскаем мешки, по полтора пуда каждая на себе наперевес, целых десять километров из Ковылкина в Кочелаево. Лошади от усталости падали, а мы и в распутицу не понимали, что такое усталь. Какая молодость во мне была, какая сила!
Помнится, из кормов для коровушек осталось к весне — лишь две клади сена, и те вот-вот уплывут по реке, вода к кладям уже подходит. Так мы, бабы, все, кто умел вожжи держать в руках, запрягли лошадей и сено таки вывезли. В опасной зоне лишь копешка небольшая осталась, так мы и ее на салазках выволокли.