Как живется вам без СССР?
Шрифт:
„Галерея Ж П.“ погибла для нас навсегда, там теперь устраиваются выставки крайне левых направлений.
Ты спрашиваешь, будет ли на твои картины пошлина и сколько картин можно привезти. Пошлину никто не платит, если везет сам художник.
Склеивается из картона трубка крепкая, ну, диаметром 10 или 12 сантиметров, а в нее вовнутрь вкладываются картины. Последний день доставки (картин) в Салон — 7 марта. Если от тебя картины не придут вовремя, я выставлю что-нибудь из твоих старых работ, например, „Мальчишки у забора“».
«С салоном вышло печально, не приняли ни одной.
Я посылал (твои)
«Я в этом году даже заручился протекцией известного художника-пейзажиста, и вот он сообщает мне, что и меня прокатили, одну лишь приняли, и то я счастлив! У меня были две чудные картины, и все же одну прокатили».
Уехав из России, Константин Александрович Вещилов, тем не менее, внимательно следит за творчеством советских художников, своих бывших однокашников, потому в одном из писем сообщает Федоту Васильевичу, что вчера в Париже на Всемирной художественной выставке зашел в отдел, где расположена советская живопись. Представлена она одной-единственной картиной Исаака Израилевича Бродского «Ворошилов на лыжной прогулке».
Далее, без каких-либо комментариев, Константин Александрович бесстрастно добавляет, что в зале советской живописи посетителей нет.
Почему же бесстрастно? Да потому, что в письмах он продолжает поддерживать отношения с Бродским, видимо, поведывает Исааку Израилевичу о том, что Сычкову давно за шестьдесят, а он, несмотря на огромную работоспособность, по-прежнему живет без средств к существованию и без надежной материальной защищенности.
Не исключено, что в тридцатые годы Сычков выжил, несмотря на переписку с эмигрантом из Парижа, благодаря этим вещиловским хлопотам. Во всяком случае, как только ректор Академии художеств Бродский приезжает в Саранск на открытие в Мордовии Союза художников, Федоту Васильевичу тут же присваивают звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР и назначают пенсию в 500 рублей.
Сумма по тем временам немалая. Правда, потом ее урежут, но пока… Федот Васильевич обеспечен, а Константин Вещилов в Париже на седьмом небе от радости.
«Господь возблагодарил твою жизнь — за твой идеализм и твою любовь к русским детям, — пишет он в далекое Кочелаево. — Ты всю жизнь писал русских детей, прославлял русское крестьянство — и вот за это ты по достоинству вознагражден.
Имя твое навеки запишется в Историю искусств. Дай тебе бог здоровья и силы продолжать это дело и создать что-нибудь значительное, как ты это всегда хочешь и всегда к этому стремишься.
Заслуженный деятель искусств… Ого! Ай да Федот Васильевич! Вот отличился, так отличился. Горжусь тобой и всем про тебя рассказываю.
Я все здесь в Америке тычу в нос здешним русским художникам твоим триумфом. А их здесь много и с именами. У нас образовалось общество имени Репина: Сорин, Судейкин, Харитонов, Алексей Яковлев, Левит, Борис Шаляпин (сын)».
Да, Вещилов уже в Америке! Кризис вытолкнул-таки его из Парижа. Первый раз он оказался тут вроде бы из-за каприза жены: Марья приревновала Константина Александровича к хозяйке квартиры. Но, вероятно, давно
«Милые и дорогие Федот Васильевич и Лидия Васильевна! — пишет радостно Вещилов в Россию. — Вот куда меня занесло. Я живу здесь уже семь месяцев. С ноября я живу в этой волшебной стране. Перед рождеством и в январе у меня была устроена выставка картин — я застал еще здесь немного хорошего времени, а потом все изменилось. С февраля Америка, так же как и Франция, охвачена кризисом! Под влиянием политических событий во всем мире — войны и прочее — остановили все дела.
Конечно, все ждали, что, может, весенний сезон принесет что-нибудь утешительное, но и он обманул все ожидания. И вот теперь 11 июня на пароходе отъезжаю домой в Париж.
Конечно, Америка поразила меня своей грандиозностью. Сам Нью-Йорк сразу дает впечатление, будто ты попал на грандиозное мусульманское кладбище. 100-этажные, тянущиеся к облакам дома напоминают могильные памятники, поставленные под гробами давно умерших колоссов-гигантов.
Когда ночью в бесчисленных оконцах замелькают огоньки, то кажется, будто в небе зажжены разноцветные лампады.
Что здесь привлекает и радует душу русского человека, так это множество ресторанов, где на серебряном никеле разложены 1000 всяких дымящихся закусок, какие только можно достать в мире. Что дает ощущение, будто это у нас в России до войны.
Как приеду в Париж, пришлю тебе краски. Бродвей, 73 стрит».
«На днях умер Лаховский Арнольд Борисович. Умер внезапно. Развилось малокровие. Жена без всяких средств, хоронили в складчину».
«Музеи здесь плохие, не то, что наш Эрмитаж Все с бору да с сосенки», — сообщает Константин Александрович в другом письме из Америки.
Да, эта страна хороша, но организация выставок в ней, аренда помещений, реклама, афиши — все за свой личный счет, которого у небогатого Вещилова практически нет.
Константин Александрович возвращается в Париж, к своей любимой Мане, но и оттуда летят не совсем веселые письма в Кочелаево:
«На одной выставке совсем не было пейзажей, будто природе был объявлен бойкот».
«С Салоном вышло печально, не приняли ни одной».
Несмотря на налаженные парижские связи, хорошую мастерскую, в которой газ, электричество, а также 6 стульев по цене 500 франков, кризис, разразившийся во всем мире, близость второй мировой войны, нужда, хватавшая за плечи уже каждого европейца, так больно ударили по русским художникам, что им опять выпала судьба искать лучшей доли. На всех континентах, во всех концах света.
Константин Александрович вместе с женой опять уезжает в Америку.
«В Салоне и в этом году не участвую, так как живу в далекой Америке, — извещает Вещилов Сычкова. — Много видим всего чудесного — сейчас пишу картину „Ниагарский водопад“, куда мы ездили 6 ноября — это далеко от Нью-Йорка, на границе Канады.
В комнате мне служит негр, а кофе подает негритянка. Одновременно с этим письмом шлю письмо и Исааку (Бродскому).
Поклонись всем в Кочелаеве и Наровчате — я уже тоже седоватый. Но пока держусь как мальчик. Научился пить коктэл и сода-виски. 28 мая 1936 года».