Каллиграфия
Шрифт:
«А ведь я могу хоть сейчас отправиться к хранительнице в сад, - подумалось Джулии.
– И Кристиан не станет меня преследовать, как делал это всего месяц назад. Конечно, в саду он обучал меня каллиграфии и боевым искусствам, в которых я весьма преуспела... Но порой так хочется побыть в одиночестве, и сейчас это «порой» случается всё чаще. Если синьор Кимура переключил свое внимание на Люси, тем лучше. Я наконец-то могу почувствовать себя свободной...».
С тех пор, как Франческо размахивал топором, рубя пресловутое рождественское дерево на мелкие поленья, с тех пор, как Джейн на пару с Люси распевала песни у камина, с тех пор, как были вручены
Но если оттепель на Крите и расхолаживала, то в волшебном саду, где всегда стояла одна единственная пора года, о миссии помнили и не уставали напоминать Джулии. Хранительница утверждала, что еще немного - и сад лопнет, как ореховая скорлупка, а Клеопатра делала такой жалостливый взгляд, что сердце кровью обливалось.
– Число спасенных детей, - говорила она, - растет не по дням, а по часам. И у меня попросту не хватает энергии, чтобы за всеми уследить.
На летучем островке Аризу Кей уже нельзя было расслабиться, как прежде: то тут, то там из-за ствола или в зеленой листве возникала черная мордашка, виднелась пара смышленых глаз или чей-то любопытный носик. И постоянно слышалась возня: кто-то сколачивал себе домик, кто-то рыл лопаткой землю, а кто-то карабкался на вишню.
– Ни одно волшебство с ними не совладает, - качала головой японка, и Джулия возвращалась на Крит в самом мрачном расположении духа.
«Сегодня, - думала она.
– Сегодня я освежу память Кристиана». Но каждый раз у нее на пути вставало какое-нибудь препятствие, и только проницательный Франческо видел, кто ко всему этому причастен.
– Люси здесь постаралась, я уверен. За нею нужен глаз да глаз, - глубокомысленно говорил он.
– Руку даю на отсечение, скоро она себя покажет!
И нет, чтобы остальным последовать его примеру и приступить к слежке за этой эксцентричной особой!
Но Джулия слежкам предпочитала поля и луга, а Джейн, по-видимому, доставляло удовольствие валяться с температурой. Кристиан же вышел из строя по необъяснимым причинам, и теперь от него было не больше толку, чем от дворецкого: он вроде бы и присутствовал при разговорах, но витал где-то в своих мыслях. От него, может, и исходили мудрые замечания, но, как поется в известной французской песне, то были лишь “Paroles, paroles, paroles”.[32]
«Завтра в лабораторию, - думала Венто, не отнимая от глаза калейдоскоп.
– Завтра... Опять эти холодные стены, сумрачные коридоры и работники им под стать. Куда приятней выполнять курсовую в Академии».
Она хорошо помнила, как впервые оказалась у заведующего: ту отстраненность, с которой он принял ребят, ту безучастность, с которой он направил их к старшей лаборантке, и ту скупую лаконичность, с которой последняя провела с ними инструктаж по технике безопасности. Хотя, возможно, на впечатление Джулии повлияло своеобразие греческой речи.
Она мысленно представила себе образ Аризу Кей. «Что понапрасну суетиться?
– любила повторять та.
– О каждой минуте довольно своей заботы. Волнения о грядущем не дают
«Аризу, - думала она, - как удается тебе сохранять ум ясным, несмотря на все трудности твоего дела? Ты и каллиграф, и спасатель, и садовник в одном лице. Как великие каллиграфы древности, ты окружена почетом и уважением, а в твои чудодейственные силы верит всякий, кто с тобой знаком. Имея в руках одну лишь кисточку, японские мастера на столетия определяли развитие культуры, а ты одним росчерком кисти способна возродить надежду и обновить самого человека! Как бы я хотела быть твоей и только твоей ученицей...» - Она замечталась и закрыла глаза. И в тот же момент кто-то заслонил ей солнце.
– Вы?!
– подскочила она, увидав над собою Кристиана.
– Что... Как вы обнаружили мой луг?!
– Вообще-то, луг не только твой, - сказал Кимура.
– Не нужно жадничать.
– Зачем вы здесь? На Актеона опять было покушение?
– в притворном опасении спросила Джулия.
– Нет.
– Тогда, вероятно, Джейн сделалось хуже?
– Франческо не отходит от нее ни на шаг.
– О, знаю, знаю! У Люси весеннее обострение, не так ли?
– Именно об этом я и пришел поговорить. То, что ты видела...
– Не хочу ничего слышать! Меня это не касается!
– отмахнулась Джулия.
– Разбирайтесь сами.
– Между нами ничего не было!
– не сдавался Кристиан.
– Ничего!
– Меня это не касается, - нараспев повторила Венто.
– Сегодня выходной, и я имею право отдохнуть, в том числе и от вас. Будьте добры, уйдите с моего луга.
Она встала и собралась уже покинуть излюбленный пригорок, когда Кимура схватил ее за руку выше локтя.
– Мне не нравится твоя интонация, - угрожающе произнес он.
– Не забывай, с кем разговариваешь!
– Я полагала, что разговариваю с умным, целеустремленным человеком, который не бросает задуманного на полпути!
– дерзко отозвалась Джулия.
– Кто храбрился, что расправится с мафией не позднее весны?! А весна, вот она, привечайте!
– Не припоминаю, чтобы от меня исходила подобная глупость, - сквозь зубы сказал Кристиан.
– Ты выдумываешь, моя дорогая.
– Я вам не дорогая!
– вырвалось у Джулии. В спешке подобрав свою кофту, она стрелой взлетела на холм.
– Я призываю вас к действиям! Пора, синьор Кимура!
– крикнула она оттуда.
Со злости Кристиан топнул ногой, развернулся и зашагал прочь. Он и сам прекрасно понимал, что пора. «Люси играет со мной - от нее не добьешься результата. Но и недооценивать ее нельзя. Шутки с кошкой в темноте добром не кончаются...»
***
Мышцы сводило судорогой, Аннет задыхалась в пыли, но всё равно продолжала держаться за седло, к которому была привязана корзина с цветами. До дебютантки долетали аплодисменты, смех и крики - толпа рукоплескала, толпа веселилась, толпа ревела. И сквозь весь этот рев Аннет едва улавливала указания Лионеля, стоявшего в центре левады. Он сочувствовал ей, потому что сам не раз выполнял этот трюк, один из сложнейших трюков, которые ему когда-либо приходилось демонстрировать. Его мать расположилась в углу огороженной площадки, и на ее лице читалось удовлетворение. Аргентинец, напротив, переживал. Его черты скрадывались тенью от сомбреро, которое он специально надел в честь праздника.