Камаэль
Шрифт:
Разворачиваюсь и позволяю когтям пройтись в опасной близости от его лица:
– Я тебя ненавижу, Виктор! Какого чёрта ты сюда явился?!
“За что?.. За что, боги?
– кричал я в мыслях, позволяя наконец отодрать себя от Элериона и забиваясь в объятия брата.
– Аэльамтаэр, Элерион, кто дальше? Кто?!” Кровь остывала на теле создания, которое я обещал оберегать, которое должен был спасти от всех напастей, от всего ужаса этой войны. Я обещал его брату, что спасу Элериона от Джинджера, и не спас от Виктора.
– Ты убил Элериона, - тихо шепчу я, позволяя вампиру увести себя из комнаты, стараясь не оглядываться на ангела с мёртвыми глазами, полными ужаса и непонимания.
– Того, которого просил спасти Габриэль.
– Что?
– брат был сосредоточен на том, чтобы вывести нас из этого дома незаметно, а потому не сразу понял, в чём дело, а затем замер и вскинул на меня взгляд.
– Это… этот… Элерион?
– Был, - сухо говорю я, чувствуя, как раскалывается печать, что ещё немного - и я скажу Павшему роковое “да”.
–
Он открыл рот, зло нахмурился, а затем пришли они. Раздался вой, от которого у меня по телу пошли судороги, по ушам точно ударили громчайшей музыкой. Набатом. Смехом Дьявола. Виктор распахнул глаза, всучил мне в руки рюкзак, а сам подхватил меня на руки и кинулся дальше по коридору, стараясь успеть, обогнать время. Внизу, на первом этаже, раздавались рычание и вопли - разъярённые, боевые или полные боли и ужаса, вопли раздираемых на клочки созданий. Виктор поставил меня на ноги перед одной из открытых дверей и крепко поцеловал губы:
– Уходи сейчас же, Льюис. Мы разберёмся с ликантропами и догоним тебя. А ты беги со всех ног. Ты почувствуешь Туннель - я обещаю. Иди, малыш.
И вновь он запечатал мои губы пылким поцелуем. Однако, бежать куда-то было уже поздно. Они появились в коридоре второго этажа. Две огромные твари, не имеющие ничего общего с обычными животными. Сгорбленные, с длинными лапами - как передними, так и задними, увенчанные острейшими когтями. Они одинаково скалились, обнажая два ряда мощных, желтоватых зубов, принюхиваясь к нам и медленно приближаясь. Я впервые видел ликантропов так близко. Тогда надеялся - в последний раз. От них разило гнилью, кровью, землёй. Низкое рычание приковало меня к месту, и я глядел на их желтоватые, обозлённые глаза с огромными зрачками. Я слышал, как бешено бьётся от страха сердце Виктора, как он едва дышит. Все боялись ликантропов - это я уже успел понять. Эти твари желали только одного - крови. А потому Тёмные порой боялись спускать их, оголодавших и обезумевших, с цепей - боялись, что твари переключатся на них.
– Уходи, - тихо произнёс Виктор, делая шаг вперёд.
Ликантропы зарычали, оскалились, припали к земле, примеряясь для смертельного прыжка. А я глядел на них и не мог пошевелиться, словно очарованный змеёй кролик.
– Уходи!
– рявкнул вампир, отталкивая меня в комнату и захлопывая дверь.
Схватив рюкзак, ополоумев от страха, я рванулся к окну, стараясь не слушать рычание за дверью - громовое, жадное, способное оглушить кого угодно. Распахнув окно, закинув рюкзак на плечо, я спрыгнул вниз. Голые ступни пребольно ударились о холодную землю, но было не до того. Не до сожалений о себе любимом. Я бежал, как мог, слыша далеко позади рёв ликантропов. И пусть я понимал, что теперь я вроде как в безопасности, менее противно от того не становилось. Сердце рвалось на куски, но лицо было сухим, как и глаза.
Нас гнали, как кроликов на охоте. Загоняли в ямы, а затем заливали огнём, заставляя бежать прочь, забывая напрочь о тех, кого мы любим, кого должны защищать. Мы бежали перед их гневом. Было теперь в их рядах что-то такое, что делало их сильнее, а из нас по нитям вытаскивало решительность. Огонь в глазах и уверенность в чём-то. И эта уверенность уничтожала нас. А потому мы бежали, как могли. На нас сыпали стрелы и камни, но они были ничем по сравнению с травлей, которую устроили на наши души. Казалось, где-то поблизости открылся музей, где какой-то извращенный фанатик поступательно - шаг за шагом - выстраивает стройные линии искалеченных душ и судеб. И если так, то я стал вершиной его творения - с душой, расколотой надвое, потерянный в огромном мире, покинутый всеми теми, кого я действительно любил. Павший, занимающий теперь половину меня, торжествовал, словно бы повторяя свое веское “а я тебе говорил”; вторая же половина жалко сжалась в уголке моего тела, малодушно умоляя оставить в покое. Я бежал так быстро, как никогда в своей жизни. Не хотелось думать, что будет если Светлые не смогут сдержать ликантропов, однако впервые этот страх меньше всего на свете касался меня самого. “Только бы не он!” - вздрагивало от каждого шороха мое сердце. “Беги!” - истошно вопили инстинкты; душа же металась, силясь выпорхнуть из тела, освободиться наконец от безумной гонки. И все же сейчас, когда сердце сжималось в тугую пружину, сводя с ума бесконечным отчаянным лепетом, я понимал - я очнулся. Вернее проснулось то, что Павшему было не по зубам.
========== Пируэты на снегу ==========
Сначала был азарт. Дикий, безумный азарт - будоражащий нервы, поджигающий кровь, как масло, порох, спирт, сухую солому; заставляющий судорожно и рвано вздыматься грудь, схватывающий рассудок латной перчаткой. Он вёл меня вперед, звал за собой и подталкивал, когда я начинал сомневаться и замедлять бег, переходя на шаг. Можно сказать, я чувствовал его хватку на своих руках, когда готов был рухнуть наземь и испустить дух. Это было в какой-то степени весело, когда я несся, сбивая ноги и задыхаясь, по бесконечному лесу, не уставая на коротких остановках вытаскивать занозы из ступней, смотреть на бесконечные синяки и ссадины. Я чувствовал себя всесильным, равным ветру и воздуху в целом, ведь так и не был пойман! Даже некоторая гордость
Тогда пришел ужас. Я совершенно потерялся, не видел конца холоду и бездорожью, чувствовал себя уставшим и не мог спать, подскакивая каждый раз от любого звука и глядя кругом воспалёнными глазами. Запасная одежда в рюкзаке не нашлась, лямки оттягивали плечи и оставляли горящие алые отметины, к которым невозможно было прикасаться без воя и скрежета зубов. Горло то и дело срывалось кашлем, сипением, мышцы ныли и молили о пощаде, пока я, наконец, не упал на сухую хвою в полной темноте, сгорая от лихорадки. Я сбился со счёта и не мог понять, сколько времени прошло - два дня, три, неделя? Но почему до сих пор ни одного города, почему меня до сих пор не догнала ни одна из сторон конфликта, почему я, чёрт подери, не чувствую близость этого треклятого Туннеля? Что это, в конце концов? Я просто лежал на холодной ночной земле, выдыхая жалкие, сдавленные стоны, вертел головой и ничего не мог разобрать. Крупная дрожь сжирала тело, кипятила кровь. Впиваясь пальцами в лицо, пытаясь ощутить хоть что-то, я молил богов о помиловании. Тогда казалось, что я пережил очередную маленькую смерть себя самого - видел образы двух милых моему сердцу эльфов, видел кровь на своих руках, чувствовал её на собственных губах и жалко всхлипывал от боли, что ломала кости и разрывала мышцы.
Иногда в те мгновения мерещилось, что чувствую чьи-то холодные руки на своих щеках, и эти миражи были самыми прекрасными, самыми лучшими в моей жизни, ведь приносили несказанное облегчение, отгоняли от меня Костлявую. Приоткрывая глаза, я видел разные образы: то обрамленное золотом бледное гордое лицо, на котором двумя льдинками сверкали глаза, то строгое в своей красоте лицо брата (и ведь не различить, какого из!), то чью-то незнакомую улыбку, пропитанную сожалением и насмешкой одновременно. Я звал, я бредил, я хрипел, пока наконец луч взошедшего солнца не упал на моё лицо, и я не очнулся в абсолютном сознании. Голодный, с заледеневшими конечностями и высохшим горлом, я поднялся с земли, понимая, как жалко и смешно выгляжу со стороны, как мерзко, должно быть, будет людям, если я пройду мимо таковых еще когда-нибудь. Запах, что исходил от меня, наверняка бы отпугнул кого угодно - смесь пота, грязи, леса, засохшей крови. Всё это вместе создавало такое амбре, что мне самому становилось тошно. Я уже желал окунуться в ближайшую реку, даже если и слягу после этого с воспалением легких, с очередной лихорадкой. Волосы свисали сосульками, так же пахли потом, грязью. Мне было стыдно думать о том, чтобы просто взять и ввалиться в тихий городок в таком виде, а после начать расплачиваться картой, ведь это наверняка вызовет сотни и сотни вопросов и подозрение.
Я покинул лесное укрытие, когда уже ничего не соображал. Вышел, как дикарь, пошатываясь и щурясь от пронзительного ветра, который теперь не приносил никакого облегчения, даже, скорее, делал только хуже. Ноги мои дрожали и подкашивались, а над ухом, лишь больше раззадоривая жуткую боль в висках и затылке, бесконечно жужжал Павший. Я не уставал удивляться тому, как у него не иссякают аргументы в пользу его положения. Но я уже не понимал ни единого слова, которые он так старательно впихивал в мою голову. Я просто тупо брёл вдоль совершенно разбитой дороги, не обращая внимания на то, что ноги превратились в кровавое месиво, а веки почти и не выполняют свою функцию. Лишь изредка я позволял себе моргнуть, боясь упасть и расстаться с жизнью. И в голове бился лишь один вопрос: “Зачем?” Зачем я продолжаю идти по намеченному маршруту, пусть и сбиваясь, зачем, как баран, иду по этой дороге, уверенный в том, что на моих плечах лежит какая-то важная миссия и без меня не справятся? Я волочу свой почти что труп, потому что неким больно умным особам понадобился взрослый, разумный носитель королевской крови, потому что так мне сказал незнакомый мужик, назвавшийся моим братом. И хотя нервный колокольчик так и орал в моей голове, что стоит лишь чуть-чуть подождать, прикинувшись мертвым, и меня оставят в покое, я знал ответ на свой вопрос: Павший. Я послушно делю с ним бренную оболочку, этот вещественный сосуд, а сам думаю, что лучше бы мы в обличье ворона вместе вместились и летели, куда нам вздумается. Он не сказал ни слова о себе, никто толком не знал, что он из себя представляет и что такого сделал в прошлом, но у всех вдруг обнаружился скипидар в прямой кишке по этому поводу. И такое безразличие ласкало меня вместе с этими мыслями, что я продолжал топать своей дорогой, надеясь, что когда-нибудь набреду на город. Что плохого? Осесть там с теми средствами, что есть на всех фальшивых кредитках, устроиться работать каким-нибудь задрипанным врачом, лечить таких же задрипанных охающих и ахающих по поводу каждой судороги и поноса людей, забыть о том, что было. И я знал, что. Аэльамтаэр. Элерион. Две бессмысленные смерти двух ангелов, едва успевших коснуться меня, но захвативших, завоевавших, уместивших на моем сердце свои флаги, а затем ушедшие безвозвратно. Джинджер. Виктор. Убийцы. Мои родные братья. И я не знал, кто из них хуже. Мне сказали идти, и я пошел, а теперь не знал, в какой полынье искать остатки собственного разума, души, чтобы, оставляя шрамы, собрать их.