Камаэль
Шрифт:
Девушка наконец удосужилась меня отпустить и озарила лучезарной улыбкой. И хотя это совершенно неприлично, я с легкостью разглядел небольшую щель между передними зубами, но эту улыбку трудно было назвать щербатой. Парни просто пожали мне руку по очереди, представившись отдельно, чтобы я мог их запомнить, хотя шуточки Павшего всё больше заставляли меня свирепеть и желать ему наконец умолкнуть. Не навсегда, но и на час сгодится.
– Приятно познакомиться, - произнёс я, чуть склонив голову и улыбнувшись семейству. Хотя, стоит признаться, что такое количество людей теперь меня невероятно напрягало.
– Какой-то он неразговорчивый, - бросил Максимилиан брату с сестрой, скрестив на груди руки и чуть приподняв бровь.
– Льюис, ты совсем не ходишь?
– Если бы я мог ходить, я бы уже занимался своими делами, а не напрягал вашу семью, - натянуто улыбнулся
Стоит ли говорить, что всё это отзывалось адской болью? Конечно же нет. Но постепенно это становилось всё легче, хотя пару раз, падая, я и сдирал колени напрочь. Эрик это всё видел, но отчего-то молчал и как-то задумчиво улыбался, когда каждый день делал мне перевязку. Естественно, было стыдно, неудобно, злость росла в геометрической прогрессии, крепла, жгла изнутри, а сам я желал отправиться дальше, сделать всё возможное, чтобы достигнуть наконец своей цели. И что потом? Что делать дальше? Сесть на трон, надвинуть корону на затылок и плевать в потолок? Я никогда прежде не видел того мира, даже толком карты не видел! Если бы рядом был Габриэль, то я мог бы не бояться, что останусь сидеть и смотреть кругом круглыми и совершенно удивлёнными глазами, не зная, куда приткнуть своё высочество. Но Габриэля больше нет, а значит - нет толкового советника, который никогда не оставит в беде, который всегда подскажет, как поступить, а как - не стоит.
– Я всегда подскажу тебе, как поступить, мой маленький однокрылый, - сладкий шёпот так чётко раздался над ухом, что меня невольно передёрнуло и перекосило. Не только от неожиданности и страха, но и от мурашек, что в одно мгновение разбежались по моему телу красными муравьями.
– Я всегда буду рядом с тобой и никогда не позволю сойти с пути. Неужели я хуже Габриэля?.. Даже не так… Чем он лучше меня, Льюис? О, наверное, твой льдистоглазый любовник не успел тебе рассказать о своих похождениях?
Такая тяжесть навалилась на тело, что проще было лечь и просто закрыть глаза, поддавшись этой тяжкой ноше. Ледяной пот скатывался по спине и груди. Меня повело куда-то в сторону, мурашки всё носились и носились по телу, а голову наполнял ядовитый, сладкий шёпот Павшего:
– Ты ещё так глуп, так юн. Тебе ещё только предстоит познать истинную суть вещей, а я могу тебя этому научить. Могу раскрыть для тебя весь мир. Тебе лишь стоит иногда уступать своё место, позволять мне перерезать ниточки ненужных жизней.
– Нет, - хрипло простонал я, пытаясь перебороть дикую слабость, боль, непонимание. Если бы не звонкая оплеуха, что прошлась по моему лицу, я бы, наверное, попытался заорать павлином. Медленно возвращалось зрение, и я глядел на выразительные, перекошенные лица приютившего меня семейства. Я разметался на полу то ли в позе звезды, то ли в позе пьяного ангела. Или, может, Камаэля? По телу проходились остатки судорог, ноги беспощадно болели, вновь и вновь я чувствовал неприятное жжение и покалывание возле ран, а во рту пересохло. Должно быть, картина была невероятно колоритной: я, валяющийся на полу и вероятно имеющий лицо, как на приёме у садиста-стоматолога, перекачавшего меня морфием и выдравшего как минимум половину зубов, Эрик с детьми, которые склонились напротив меня с не менее изумлёнными и немного даже перекошёнными лицами.
– Льюис?
– произнёс один из близнецов, подхватывая меня под руки и усаживая обратно на кровать, как тряпичную куклу. Надо сказать, пальцы больно впились в тело, и я едва сдержал порыв засветить ему после такого по яйцам. И сдержала меня только мужская солидарность - уж я то знал, каково это, когда ударяют по самому, так сказать, дорогому.
– Тебя сейчас ломало, как будто из тебя дьявола кто изгонял.
– Чувствовал я себя примерно так же, - я попытался отшутиться, но неприятные чувства всё возвращались. Хотелось понять, как много я успел наговорить перед тем, как кто-то привёл меня в себя. Щека до сих пор горела, скула саднила, а челюсть немного неприятно щёлкала и потрескивала с той стороны, с которой меня приласкали и пригрели.
– Из меня как будто кишки с костями вынули. Помню, что голова закружилась и ноги жутко заболели. Я, наверное, сознание потерял.
Эрик буркнул что-то ребятам, выставив их вон, а сам принялся разматывать бинты. И хотя кровь уже почти не просачивалась, а швы, на мой взгляд, можно было снимать, сукровица всё ещё проступала. Дренаж пропускал её, давал выход гною, если тот скапливался, а я не уставал наблюдать за тем, как ловко мужчина справляется со всеми этими вещами.
Пару
Я всегда особенно нежно относился к таким вещам. Для меня это было памятью - следом, снимком, подобием фотографии, но более ясным, более глубоким и невероятно… приятным? Теперь же я и сам был украшен этими жестокими рисунками, чувствовал их красоту, хотя другие бы обязательно покрутили бы мне у виска пальцем, назвав психом - не иначе. Ведь какой нормальный человек будет любить то, что будет напоминать ему о боли, которую он перенёс? Наверное, я и в самом деле странный, в самом деле сильно изменился. За сколько? Три месяца? Четыре? Нет, дело идёт к зиме, к холоду и пурге, к страху и ненависти. Они были близко. И, пусть до сих пор не дали о себе знать, наверняка бродили где-то рядом, выискивая, вынюхивая.
– Ты бормотал что-то о том, что не допустишь очередной крови, Льюис, - произнёс мужчина, вырвав меня из приятных и не очень мыслей, напомнив о себе и о том, что я, вообще-то, мог выдать свою страшную тайну. Насколько я понял из слов Виктора и Морнемира, Павший - не самая лучшая участь для кого бы то ни было. Да и вообще, одержимость не есть хорошо.
– И кому-то отказывал. Минуты три твердил “нет”, отбивался. Похоже, даже сломал Максимилиану пару пальцев.
– Извините, - я склонил голову, чуть прикрыл болящие глаза.
– Я причиняю вам слишком много неудобств. Как только я смогу ходить, я уйду. И деньги верну, которые вы на меня потратили.
Долгий, внимательный взгляд Эрика был слишком пристальным, слишком понимающим. Просто слишком. Он не был особенно красивым мужчиной. И хотя я не мог с точностью определить его возраст, он уже не выглядел молодым. По крайней мере, у него были едва заметные морщинки возле уголков его глаз - неглубокие, больше похожие на тени усталости, которые бывают у людей, работающих четырнадцать часов в сутки, тратящих не меньше трёх часов на дорогу до работы и обратно, а оставшееся время, пополам, на домашние заботы и сон. Именно таким мне казался ритм жизни Эрика. Он будил меня около шести часов утра, менял повязки, делал укол, если то было нужно, отводил меня в ванную комнату, приносил завтрак, а потом уезжал до вечера. Этот день был каким-то особенным, наверное, он выглядел отдохнувшим, более мягким, что ли? Довольным, немного даже весёлым, хотя его улыбку я видел лишь пару раз. Я даже подумал о том, что его дети, эти трое шалопутов, нечасто навещают родителей. Ведь, наверное, дети это прекрасно. На мгновение, всего на мгновение, я подумал о том, что, наверное, и сам бы хотел иметь детей, но в последнее время стойкое отвращение и к женщинам, и к мужчинам отчего-то не отпускало меня ни на мгновение, стоило лишь подумать о близости. С одной стороны это был не лучший показатель, с другой стороны было как-то легче. Павший даже пытался пару раз подшутить, что из пидора я как-то резко переквалифицировался в асексуала. Затем даже пытался вякнуть что-то про импотенцию, после чего я ему с уверенностью заявил, что не мертвецу меня судить. Странно, но после этого он затих дня на два. К тому же, думалось мне, что воспитать ребёнка я не смогу. Впереди лежала дорога, которая наверняка будет наполнена кровью, страхом, болью. Где в этом хаосе уместиться маленькому, беззащитному комочку, который будет носить мою “королевскую” кровь, который станет следующей мишенью? Нет, определённо нет.