Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена
Шрифт:
Лола счастливо избежала удара, но потеряла несколько бесценных мгновений, изворачиваясь для новой атаки. И гадский старикашка, хоть и заорал от боли в располосованной сзади ляжке, успел таки выставить фабиевский стилет прямо навстречу её прыжку. Лолка практически сама нанизала себя на остриё. Отчаяно завизжав, она, однако, из последних сил лязгнула челюстями, намертво сомкнув их в паху шамана. От дикой боли тот задрал голову и завопил, заглушив предсмертный визг Лолки. Фабий, уже понимая, что не успел, что босорку не спасти, замахнулся лопатой, чтобы хоть сейчас, когда защита колдуна ослабла, снести ему голову с плеч. Ну, хоть попытаться.
Но тут в события вмешалась новая сила. Позабытый всеми зомбо-Грачёв возник за вопящим в небо шаманом. И тут Фабий понял, что, даже став зомби,
Несколько раз рефлекторно сглотнув, пытаясь прогнать пробку в ушах, и проморгавшись, Фабий огляделся. А, не… Героический зомби Мамон совсем даже не умер окончательно. Его взрывом наоборот, как будто привело в сознание. Неуклюже, как перевёрнутый жук, неловко и не сразу, он перевернулся на живот, мучительно медленно поднял себя на дрожащие руки и принялся вдумчиво блевать.
Ну ты смотри! И этот жив! Ни Лолкины зубы, ни даже взрыв во рту не смогли сгубить гадского шамана. Видок у лежащего на спине старикашки, конечно, был ещё тот. Один глаз повис на ниточках-жилочках, челюсть вывернута, зубы вдребезги, язык и губы в лоскуты и лохмотья, магний местами ещё горит. От ожога рожа колдунского овцеёба походила на недожаренный стейк. Но — живой! И, как за мгновение до того Мамон, пытается встать, бешено сверкая уцелевшим глазом. Где лопата? Но поднять её Фабий уже не успел. Окончательную точку поставил Рыбачок. Мотая головой и промаргиваясь, он, вроде бы неспешно, но и не медля, направился от колоды в сторону кучи-малы у входа в сарай. Юрец то ли вымотался в схватке с оборотнем, то ли его слегка оглушило взрывом «Зари», но тупицу он тащил волоком, царапая глубокую борозду в земле. Однако чем ближе он подходил к сараю, тем более упругим и быстрым становился его шаг, так что к воротам он почти перешёл на рысь. Одновременно и топор, подхваченный теперь и левой рукой, взмыл над его правым плечом, достигнув зенита как раз тогда, когда нужно. И сразу, с последним шагом, уже почти прыжком Пряхина, карой небесной обрушился на шею зашевелившегося колдуна. К немалому удивлению Юрца, с одного удара снести шаману башню не срослось. Он словно врубился в старый вяз. Возможно, остатки защиты продолжали ещё хранить своего хозяина. Фабий так этому ни капли уже не удивился, а, не ожидая, пока Рыбачок прочухается от изумления, рубанул по наполовину уцелевшей коричневой морщинистой шее подобранной лопатой с другой стороны. Впрочем, ступор в бою и Юрец две вещи несовместные, и тот замахал топором, как сумасшедший дровосек, идущий на рекорд в скоростной рубке. И с третьего взмаха, голова проклятого шамана, наконец, покатилась, пачкаясь чёрной грязью и пачкая всё вокруг алой кровью. Им обоим на миг показалось, что земля под ними задрожала. А может, и небо. По крайней мере исходящее от затрясшихся над ними зигизуг ощущение вибрации проняло обоих жандармов до самых печёнок и зубной боли.
— Скальпелем работайте, а не топором, скальпелем! — пробухтел, тяжело опираясь на тупицу запыхавшийся Юрец, — Тут топоришком-то пока управишься, так и то заебёшься!
Фабий, бросив чёртову лопату, уже рылся в их беспорядочно разбросанном оружии. Подобрав свою многострадальную СВТ, придирчиво осмотрел, не пострадала ли она и в этот раз — от небрежного броска покойного уже, слава вам, все светлые боги, шамана. Сменил магазин на полный, нашёл свой револьвер, тот, что с обычными пулями, и сунул его в кобуру. Уже подойдя к безголовому их бедствию, буркнул Юрцу:
— Ты не расслаблялся бы пока. В доме-то ещё один, да, считай, с заложниками, — и, косясь на крыльцо, наклонился и вернул себе своё из-за пояса шамана. А именно, гномий кинжал и заряженный
— А и то правда, — загрустил Юрец и в темпе польки-бабочки тоже возвратил себе свои ножи и револьверы. Мельком глянув на дом, он сказал Фабию:
— Окон прямо на сарай нет, а из-за угла не разглядишь, даже высунувшись. Но бабахнуло зачётно, так что, если не дурак, постережётся.
Вспомнив змееглазого, обер-ефрейтор так же тихо буркнул в ответ:
— Не дурак…
— Может рвануть тогда налегке в окно, а может и с бабами, прикрывшись ими, через двери лосём попереть. Тогда вот что. Я беру стену с крыльцом и стену против часовой от него, а ты оставшиеся две.
— Одну. Там вторая стена глухая. И про крышу забыл. Слухач там есть, один, аккурат с моей стороны, так что я и пасу.
— Лады. Потопали?
И они, мягко и сторожко, пригнувшись, «потопали». Правда, недалеко. Едва они сделали несколько шагов, как загрохотали-загремели-зазвякали запоры на парадной двери садиковского жилища.
Нет, ну вот как у этого мелкого беса так выходит? Фабий объективно оценивал себя как отличного вояку. Ну, себя не похвалишь — сидишь, как оплёванный! Но как вот индивидуальный боец против Рыбачка… Нет, тут он явно не тянул. Юрец, наверно, и сам бы не смог объяснить, почему он поставил ногу так или сел этак, и как он из только что вовсе мирной минутки, где был расслаблен и весел, оказался вдруг в самом тактически выгодном месте с оружием в руках, да ещё точно направленным во внезапно явившуюся цель. Анализ Пряхиным поступающей из окружающего мира информации был постоянным, бессознательным и оттого запредельно быстрым, а скорость принятия решений (и, что характерно, правильных решений) казалась чем-то колдовским.
Вот и сейчас — сразу за грохотом запоров дверь распахнулась, и из тьмы сеней на крылечке, семеня и запинаясь, возник цыганский табор из запуганной хозяйки и двух девчонок, её дочерей. Змееглазого за этим бабьим царством даже не было видно, он очень грамотно за ними укрывался. Но Фабий нисколько не сомневался, что харазец там и, несомненно, уткнул оба своих револьвера в гражданских. Сам обер-ефрейтор вафельником вовсе не щёлкал, но только лишь и успел, что нырнуть за ближайший угол, пристроить за ним винтовку (толку от неё на такой дистанции!), и вооружиться револьверами. А вот Рыбачок (который, кстати, дробан с собой и не брал даже, словно чуял заранее) с первым же лязгом, не думая, ускорился. Сени у Садикова были не дощатые, а капитальные, из сруба, выступавшие буквой «П» из длинной стены дома, и дверь, площадка перед ней и лестница, укрытые, вместе с сенями, П-образным же продолжением крыши, смотрели аккурат на Фабия. В два длинных скользящих шага домчавшись до внешнего угла сеней, Юрец кошкой взмыл по рубленному в лапу углу под крышу и ввинтился по одному из выходящих из стены до самой крыши брусьев перекрытия первого этажа. Так что когда на крыльце появились заложницы, он уже успел почти уютно устроиться на этом самом брусе прямо над ними.
Впрочем, разлёживаться Рыбачок не собирался. В отличие от Фабия, змееглазый, судя по всему, был у него как на ладони. Юрец тихо и плавно опустил руку с револьвером. И выстрелил. А потом, даже не глянув вниз, убрал ствол и таким же ловким кошачьим манером, как и влез на балку, спустился по вертикальной опоре крыши над крыльцом, мягко спрыгнув вниз на полпути. Фабий не считал, но готов был поклясться, что не дошёл бы и до двадцати, пока Пряхин всё это проделывал. Совсем вот всё, от первого ускоренного шага и до прыжка вниз. С искренним любопытством он спросил у Рыбачка:
— Слушай, а почему ты вверх на стропила полез, а не, например, под крыльцо?
Рыбачок глянул под то самое крыльцо, потом, как на дефективного — на Фабия, и, как дефективному, подробно ответил:
— Ага, погреметь ржавыми выварками и корытом. Там только белую плесень на подгнивших ступеньках увидеть можно, а воевать только с клопами-солдатиками, которые по ней ползают.
— А ты не боялся, что он успеет по заложникам с двух стволов разрядиться?
— Человек, которому в темечко прилетела с десяти сантиметров маслина из «Чекана»? Ты много таких видел, которые успевают после пломбы в череп хоть пальцем дёрнуть?