Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена
Шрифт:
— Ну что, тварь… — окликнул харазца Грачёв. — Отыгрался хуй на скрипке? Что с Валерой, гной ходячий?
Харазец, видимо, не знал, что такое скрипка. Но личико и голос у Грачёва, судя по оборотню, были пугающими. Прямо мороз по коже. Даже и не Мамон вовсе, а жуть хищная. И шаман их харазский с таким бы шутки шутить заопасался наверняка. Оборотень тоже проникся. Сразу же проникся, как увидел это изменившееся лицо. Вжался спиной в забор, криво ухмыльнулся не успевшей ещё окончательно уменьшиться до человеческого рта пастью и что-то неразборчиво пробулькал. А затем рванул дрожащей рукой с шеи какой-то кожаный мешочек, вроде кисета, с торчащими из него перьями-косточками. Теперь проникся Мамон. Посмертные заклятья вещь крайне суровая и паскудная. Немедля ни секунды, Грачёв выпалил предпоследний драгоценный патрон с серебром в голову твари. И словно весь мир замер в его мозгу. Он даже подумал, что успел заметить полет блестящей пули из облачка дыма, затыльник рукоятки же увесисто толкнулся в ладонь. Пуле лететь было метра два, не больше, и она попала туда, куда он и ожидал — в лицо оборотню, превратив его в красное облачко. Попала прямо над правым глазом. Над ним, после того, как
Глава 4
Глава 4, в которой сплошной зоопарк, коза всё ещё идёт по кукурузе, а зайчик помирает. Да и волки тоже. Потому что «Пиф-паф, ой-ой-ой!». Серия 2
Фабий, однако, никого не проворонил. Убедившись, что оборотень не добрался до Грачёва и тот успел использовать подаренные ему мгновения на все сто, он вновь обратился к тёмному провалу ворот сарая. И вовремя! Несколько размытых голубоватых кругов, мерцающих там, ничем, кроме щитов, быть не могли. И ничего хорошего это не сулило. Выпустив ещё пять пуль в самый близкий щит (и считая про себя оставшиеся в магазине патроны), он со злобной радостью увидел, как тот, отполыхав сиреневыми вспышками, замерцал-заискрил. Но вот только на прорыв к Мамону ринулся не прикрытый этим щитом харазец, а совсем даже другой, с не траченой ещё его выстрелами защитой. Матерно рыча, Фабий перенёс огонь на новую цель. Он вопил Грачёву изо всех своих щенячьих сил: «Мамон, сзади!», и палил даже чаще, хотя это и казалось невозможным, чем за минуту до этого по оборотню, надеясь успеть расклевать защиту и достать харазца. А тот, словно Кащей бессмертный, не обращал ни малейшего внимания, ни на самого Фабия, ни на его стрельбу. Зато его дружки из сарая очень даже обратили. Шаман больше в дело не вступал, но не меньше трёх стволов гаркнуло из ворот. Фабий уже приметил, что его не убивают, а давят, и, плюнув на всё, даже не дёрнулся и не стал укрываться, а продолжал колотить по харазскому Кащею, как безумный, взяв с него же пример. В этом был свой резон. Ну нельзя так мазать с двадцати пяти метров! А вот прицел сбить — занефиг делать! Живьём взять планируют? И именно это его напугало, если обдумать слова Садикова и вспомнить подворье Барсегянов. Напугало до усрачки. Чем так, как несчастный Гагик Суренович, лучше подорвать себя, честное слово! Или словить пулю, но закрыть Мамона. Однако он так и не успел снести проклятый щит. Харазец бодро перенёс не менее шести попаданий в него, доскакал до угла и уже начал вскидывать свой винтарь на Грачёва. Игорь чуть не взвыл, продолжая орать Мамону и стрелять в эту непробиваемую паскудину.
Мамонище, наконец, услышал, и начал поворачиваться к опасности лицом, одновременно приседая-съёживаясь, но точку в этом огнестрельном мордобое поставил Юрец, допрыгавший до правого от Фабия угла сарая. Так же, как и Фабий, наплевав на безопасность, он чуть не по самые портянки вылез из-за этого самого угла и, не мешкая, начал лупить из своего «Тарана» по излишне самонадеянному степняку в неприкрытую щитом жопу. И снёс его наглушняк почти благополучно. За одним единственным исключением. Косоглазая гнида одновременно с выстрелом Рыбачка облегчила спусковой крючок, а может, дёрнула его от болевого шока. Как бы то ни было, диспозиция была такая, что Фабий, одновременно с радостным лицезрением кувырка однозначно покойного (навидался убиенных, да-с!) степняка увидел и кровавую кляксу прямо посредине лба бедолаги Мамона. И то, как Грачёв пластом рухнул почти на своего убийцу. В голове, как дурацкий нервный смешок в важном разговоре, за который потом стыдно и досадно, мелькнуло: «Пиф-паф! Ой-ёй-ёй! Умирает зайчик мой!», и даже непонятно, о ком он это подумал…
Война есть война, и «Железный Феликс» в голове, позвенькивая, мгновенно выдал калькуляцию. 2 — 1. Или 2 — 2? Оборотень-то от Валеры прямиком бежал? Херовый смех, когда во рту четыре зуба… Что, выходит, они с Юрцом вдвоём против четверых? И то, если оборотень входил в учтённые шесть.
Быстро перезарядившись, он продолжил долбить в створ ворот, искоса наблюдая за телодвижениями Рыбачка. Вспомнив о нечаянных возможных союзниках, он рыкнул через плечо, не отвлекаясь от наблюдения за воротами сарая, Садикову:
— Скоро ты там Лолку свою развяжешь?
— Сейчас, сейчас, — пропыхтел могильщик.
Фабий возблагодарил всех светлых богов, что не отвлёкся от ворот. Он пропустил и вызов переговорника. Дай светлые боги, это Валера! Но, скорее всего, всё же Юрец. И лишь краем сознания он отметил вопль Рыбачка о прикрытии (так что точно не Беловолов вызывал, а жаль)! Потому, что никем, кроме шамана, появившаяся в створе ворот сарая фигура в перьях и лентах, с воздетыми к небу руками, что-то хрипло горлом и связками воющая в то же небо, быть не могла. Ну, запас карман не трёт, подумал он, и вместо пальбы из Светки, не раздумывая, швырнул прямо к шаману
Бабахнуло, и ещё раз. Но сиреневые сполохи вокруг шамана говорили, что ничего ещё не кончилось, и он вновь, почти не прерываясь, выпустил в главного злыдня с десяток патрон. И твою-то мать, кривого лысого эльфа! Уже на восьмом щит замерцал, на девятый схлопнулся, а десятая точно вошла в печень седому тощему уроду!
Считай, полдела сделано! Без колдуна против них не сила, а так, полсилы! Для уверенности ещё дважды, до дна магазина, выстрелив в картинно и классично падающего шамана (тот сматывался вокруг вертикальной оси, как нитка на шпульку), он глянул на Юрца. И охренел. Теперь он сам был Грачёвым с разряженным оружием, а беда — вот она…
Рыбачок самозабвенно рубил столб коновязи какой-то матери, и той это явно не нравилось. Спирали-зигизуги, сходящиеся над неё, задёргались, затряслись, то ускоряя, то замедляя свой танец, лишившийся согласованности. Они наползали друг на друга или, наоборот, создавали между собой корявые прогалы. Казалось, Юрец вот-вот завершит начатое Валериком великое дело. Вот-вот, ещё пару щепок зажрет от столба широкое лезвие, еще пару ударов! Да только не будет этих ударов.
За Пряхиным замерцал-задрожал воздух. Сначала казалось, что это следствие его лихой рубки, что колдовство вот-вот разрушится. Но только почти сразу из мерцания позади Юрца стала проявляться могучая фигура ещё одного полупревратившегося оборотня, уже готового к прыжку.
Фабий аж застонал — и даже ругнуться не было ни сил, ни времени. Всей шкурой ощущая, что безнадёжно опаздывает, пусть всего лишь на мгновение, на жалкие полсекунды какие-то, но опаздывает, он подбивом сменил магазин. Невольно отвёл при этом взгляд от оборотня на оружие. Вот, наконец, затвор сорвался с задержки, отправляя патрон в патронник, и обер-ефрейтор, вскидывая винтовку к плечу, вновь вцепился глазами в парочку у столба. И именно в этот момент оборотень обрушился на Рыбачка, напрочь лишая Фабия возможности выстрелить. В поднятой пыли мелькали руки, ноги, а он тщетно всё пытался поймать миг, когда противники разделятся так, чтобы можно было сделать уверенный выстрел. Ну, хотя бы почти уверенный. Но вот, кажется, удача, пусть и кривой ухмылкой, улыбнулась ему. Так показалось в первую долю мгновения, когда от особо мощного удара оборотня, почему-то не пускавшего в ход зубы, Пряхин, отлетев на пару шагов, рухнул на землю. Ловя скалящуюся морду оборотня в прицел, Фабий запоздало подумал, что он сам — лох педальный. Надо было бросить разряженную винтовку, патроны-то в магазине всё равно самые простые и против оборотня малополезные. Может, и успел бы из револьвера серебром его приласкать до нападения на Юрца, если бы не провошкался с перезарядкой. Попутно с тревогой отметил, что Рыбачок как-то очень уж не торопится шевелиться, что несколько напрягало и пугало. Ну да ладно… Думать можно, а вот стрелять — нужно. Серебро-не серебро… Обычная винтовочная пуля с двадцати метров и оборотня притормозит жестоко, доказано пять минут назад. А там уж серебром разберу на запчасти.
И вдруг какая-то чудовищная, неодолимая сила вырвала винтовку из его рук, и пуля, предназначенная лбу оборотня, обиженно унеслась куда-то вверх, не причинив, впрочем, крутящимся спиралям ни малейшего вреда. «Светка», кувыркаясь городошной битой, улетела куда-то к сараю. Сам же Фабий, вздёрнутый сзади кем-то неведомым и мощным за шкирку, нашкодившим щенком взмыл над Садиковым, Лолкой и её несостоявшейся могилой. Он попытался вывернуться из захвата, или хотя бы повернуться лицом к неведомому врагу, и выхватить револьвер из кобуры. Первое частично получилось, второе — нет. Как только рука обер-ефрейтора дернулась к оружию, лёгонькое касание в бицепс обожгло её вспышкой лютой боли, словно вместо руки оказался больной зуб с оголённым нервом, и напрочь её отсушило. Что же до поворота к супостату… Супостат сам, неспешно и плавно, развернул его к себе лицом. Фабий не поверил своим глазам. Его, дюжего и рослого, не особенно-то и напрягаясь, держал вздёрнутым вверх на вытянутой левой руке высокий, но тощенький старик-шаман, убитый им ну вот только что! Ласково улыбаясь морщинистым лицом, он смотрел на Фабия своими янтарными раскосыми глазами и укоризненно покачивал головой. Правой же своей рукой зловредный старикашка лишал его оружия. Он проделывал это неторопливо и нехотя, чисто ради порядка, как ребёнок после сытного обеда общипывает малину с куста. Вот вслед за Светкой к сараю улетел револьвер, вот второй, с серебряными пулями, перекочевал за кушак старого мерзавца. Вот кинжал покинул ножны. Дальнозорко порассматривав гномьей выделки лезвие, шаман цокнул языком и аккуратно пристроил его себе рядом с только что затрофееным стволом, за пояс. Фабий было попытался дёрнуться, но, гнусно хихикнув, старец молниеносно ткнул его длинным желтоватым ногтем большого пальца правой руки в лоб, под нос, в рабочую пока ещё руку и в рёбра.
Эти несильные тычки приключились так быстро, что показались бедолаге обер-ефрейтору нанесёнными одновременно. На этот раз он едва не потерял сознание от лютой боли, вцепившейся во всё тело сразу, и с ужасом понял, что теперь парализован весь, целиком. А шаман, не обращая более на него внимания, продолжил обыск. Фабий не понимал, зачем. В своём нынешнем состоянии он один чёрт не смог бы воспользоваться оружием. Может, собрать трофеи? Или унизить? Скорее, последнее. Фабий догадался, что старикашка каким-то образом чует металл, когда рука последнего, помедлив и словно принюхавшись, нырнула в нагрудный карман маскировочной куртки обер-ефрейтора и выудила серебряный портсигар. Вещь, между прочим, цены нешутейной. Однако, повертев и даже ловко раскрыв одной рукой портсигар, шаман, вздохнув, аккуратно его закрыл и вернул в карман, старательно потом застегнув последний. Он, всё так же ищуще поводив рукой, почувствовал и дерринджер на правой щиколотке у Игоря, и небольшой нож в ножнах на левой. Вздохнув, совершенно неожиданно для обер-ефрейтора харазец не стал их вытаскивать, а отбросил его, как мокрую тряпку, и что-то прошепелявил грозно по-харазски своим спутникам. Или, вернее сказать, подчинённым, судя по тому, как они кинулись выполнять шаманские команды. Фабий больно шмякнулся оземь телом, которым не мог управлять. Но успел оглядется в полёте.