Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена
Шрифт:
Фарберович убрал переговорный амулет и приготовился вынырнуть из могилы сразу после взрыва гранаты, когда внимание харазцев от него отвлечётся на взрыв. Садиков распутывал узлы на веревке, обмотанной поверх розовой пелёнки. На кой чёрт он её вообще накрутил, верёвку эту?
— Разрежь, не мучайся, — посоветовал Фабий, и лишь потом подумал, что у гнутого нет ножа. И хорошо, что нет. Мало ли что? Ну, уж он-то точно ему свой не протянет. Подумал — и сменил магазин винтовки на новый. И, почти не думая, на автомате, опять добил сменённый магазин до полного, выгребая патроны из кармана маскировочной куртки. Там лежала предусмотрительно надорванная пачка. А затем, не глядя, убрал магазин в подсумок. Однако, патроны надо бы уже беречь…
— Верёвочка ещё пригодится, — рассудительно ответил могильщик, распутав очередной узел своими
И в этот миг рвануло. Забыв о сутулом за спиной, Фабий чёртиком из коробочки вынырнул из окопчика. Дважды, держа в голове возможное нахождение Мамона, выстрелил в пузырь. Присел, и снова вынырнул там же, путая возможных оппонентов. За это время бахнуло второй раз и, вот неожиданность, третий. Мамон, чёртов пироман! А, нет. Молодца Мамонище! Пузырь после третьей гранаты замерцал, заизвивался, как личинка колорадского жука на углях, и лопнул. Ай, кабан, ай, красава! Мгновенно Фабий всадил три выстрела в створ ворот. Ага… Сиреневые просверки показали, что, хотя большой щит и схлопнулся, то ли шаман наложил на своих харазцев личные щиты, то ли у них были и свои, амулетные. Ну-ну. Это уже вопрос методичной долбёжки. Бахнем ещё пару раз, но теперь уже можно и оглядеться. Вот интересно, давно уж замечал… После боя чётко помнишь, кто и что делал, где они затупили, а где проунькали влёт, даже такое, что и видеть вроде не мог. Но только не то, что делал ты сам. Тут как-то всё пунктиром, неясно и односложно. И только потом, очень сильно потом и не спросясь, всплывает, накрывая с головой.
Вот и сейчас он как-то попутно выцепил взглядом (мельком, всё быстро и не фиксируясь) Юрца. Тот потёк-пополз в его, Фабия, сторону. Зачем, я не понял? Там только колода для колки дров, так себе позиция. А, кажется, догадался!
И тут его слух отметил, что Беловолов вдруг перестал стрелять. Местонахождение Валеры ему не было видно. Да и никому из них не было видно. Оно, конечно, все враги, вроде бы, в сарае. Но вот это мерзкое ощущение, что кто-то или что-то мелькает где-то сбоку, постоянно ускользая, оно сильно тревожило и бесило. Ну, а невозможность страховать и прикрывать Ларя на его позиции ничьими силами бесила его вообще с самого начала. Так что, если предположить, что какой-то супостат оказался вне сарая, это направление сейчас, вероятно, самое угрожаемое, и то, что там утихла стрельба, его напрягло ещё сильнее.
С другой стороны… Спирали и молнии, рвущиеся от ворот в небо, слегка замерцали и дрогнули, но пока ещё держались. Может, Валерик просто разнёс амулет, но для полного разрушения колдовства этого мало? И теперь он, например, движется на усиление Грачёва? Однако Фабий не расслабился, поскольку Валера не лох педальный, и сообщил бы и ему, и Мамону об этом радостном событии, но амулет-то молчал! Ко всему прочему, Мамон, которого ему тоже почти не было видно, судя по всему, перезаряжается, геройски отстрелявшись после своей бомбёжки. Так что, почти плюнув на сарай, и лишь искоса поглядывая на его ворота, Фабий не решился отвлечься на сеанс связи. До этой секунды Фабий «ёлкал». Перекидывался стволом то в одну сторону, то в другую, но пас при этом соседний сектор, контроля саму директриссу боковым зрением. Теперь же он заранее плотно вложился в винтовку, особенно «бдя» за углом между сараем и домом, и, повторим, не расслабился, а, наоборот, напряг булки, ожидая какого-то паскудства. И дождался.
Угол дома был от него почти на девять часов, а Мамон — на двенадцать, курсовой угол цели, движущейся от первого ко второму, практически сорок пять градусов. До Мамона метров двадцать пять-двадцать семь. Ну, тридцать.
Игорь дал упреждение, но его еле хватило, когда прямо из-за угла выскочило и понеслось на Мамонище почти размытое скоростью нечто. Именно вот Мамона Игорю видно почти не было, но, помня, не осознанно, а на уровне рефлексов, о выстрелах из его «Чекана» за сараем, Фабий почти не сомневался, что Грачёв сейчас, фигурально говоря, со спущеными штанами и задницей к нечту, перезаряжается. Руки заняты и внимание отвлечено. А, нет, заметил, потому что завизжал, как резаный.
Гораздо быстрее, чем эти мысли вихрем просквозили в голове, Фабий начал долбить из «СвеТки», жалея лишь об одном — что у него не пулемёт. Он успел выстрелить не менее пяти раз, целясь в те места, где у размытой фигуры должны были быть ноги и центр тяжести. Тело само знало, что ему делать, и стреляло туда, куда попасть шанс был выше, хотя, если бы его кто-нибудь спросил (ну, потом, не сейчас), он бы затруднился ответить, почему целится именно так.
Чем или кем бы эта фигура
А что Мамон? Никогда ещё в жизни он так не пугался, хотя и много чего видел. «Кто на войну попал, назад уж не вернётся». Война всегда тебя ломает, и из кусков собирает заново. Когда лучше, когда — хуже прежнего. Мамон понял, что если сейчас же, немедленно, не встанет навстречу оборотню, то война его пересоберёт так, что его страх сожрёт ему душу и останется с ним навсегда. В жилах была словно бурлящая газировка, а не кровь, руки тряслись, а из глаз хлынули неудержимые слёзы, но — не от испуга, а от ярости. На самого себя, на оборотня, на страх, который вдруг начал таять и исчезать. Избежав вселенского конфуза с мокрыми бриджами, Грачёв, продолжая реветь белугой, с похвальной резвостью вскочил. Мамон не знал, чем он там оттолкнулся от земли, вероятнее всего, спиной и задницей, причём в воздухе он ещё и ухитрился вывернуться лицом к оборотню. Совершая этот кошачий пируэт, он выдернул левой рукой «серебряный» револьвер. Рука по-прежнему заметно тряслась, но на таком расстоянии даже дрожащей левой промазать было невозможно.
Однако он сумел. Оборотень, чей терпкий звериный запах, смешанный с медным духом свежей крови Мамон чуял так, будто уткнулся носом в загривок твари, имел своё мнение по всему происходящему. Фабий умудрился попасть в несущегося на всех парах оборотня дважды, практически в тазобедренный сустав и середину левой ляжки. Ни человек, ни волк не встали и даже не смогли бы пошевелиться с такими ранами. Но не оборотень, с его бешеным метаболизмом. Тварь сшибло с ног, закрутило-протащило по земле, но она вновь взмыла на ноги, хотя и потеряв скорость, и вскочила уже на этот раз на четыре конечности — и, хромая, метнулась вправо от него, уходя в проём между забором и сараем. Но тут уж Мамон не сплоховал, и максимально собрался при стрельбе. Он выстрелил три раза, и попал минимум дважды, в грудь и живот. Рыча и визжа от боли, как будто ржавым ножом провели по гигантской сковородке, тварь отлетела и впечаталась в забор. И опять свалилась, почти что под окошком, в которое Мамон закинул гранаты. Оборотень почти сразу стал изменяться, поплыл, пытаясь не то вернуть человеческий облик, не то до конца обратиться в зверя. Нет, всё же назад, в человека…
Досталось ему здорово, даже несмотря на ту форму, в которой он пребывал во время нападения. Руками он зажимал рану на животе, из которой сочилась кровь, хотя рана на груди выглядела как бы и не хуже, а тёмное пятно омертвевшей плоти вокруг неё неуклонно расползалось. В трёх местах чёрные шаровары были продраны и пропитаны кровью, и одна дыра была здоровенная, с торчащими клочьями тканей. И тряпок, и тканей тела. За ней виднелась голая, почти обугленная кожа, и чёрное мёртвое пятно там тоже росло, неспешно, но неуклонно. Кусок брючины валялся рядом, изорванный в клочья. Грачёв почувствовал злобное, торжествующее над жравшим минуту назад сердце и душу страхом удовлетворение — а всё же он не промазал и в первый раз!
С оборотнями вообще так обычно и получается. Если его ранить в одной форме, а потом он принимает другую, то зачастую раны пулевые превращаются не пойми во что, ожоги могут обернуться порезами и так далее. Вот и сейчас выглядело всё так, как будто он не получил несколько пуль, а то ли его ножом ткнули, а потом факелом потыкали, то ли что другое с ним делали. А обе пули Фабия, сдавленные и оплавленные, лежали возле него на утрамбованной земле — тело, превращаясь, вытолкнуло их из себя. Но только не его, серебрянные! Хотя, конечно, жаба теперь давит изо всех своих жабъих сил… Накладно-с! Ну да ладно, жизнь — она всяко дороже. Мамон осторожно (пусть гадина и сдохнет сейчас, но она всё ещё опасна, и рано пока отмечать победу) сделал шажок к харазцу, оказавшись у сарайного угла, того самого, вокруг которого он так намелькался за последнюю пару минут.