Капитал (сборник)

Жаров Михаил

– Ты где будешь отмечать, дома или в гостях? – спросила она, сверкнув шампанскими глазами.

– А ты? – преждевременно переспросил я.

– Ой, не знаю! – надрывно вздохнула Аня. – Вообще, никуда не хочу. Телефон позавчера сломался, ни с кем не договорилась… Родители, наверное, уйдут…

Колёса перестали стучать, вагон перестал качаться.

– Хочешь, приходи, – обронила она через выпяченную губу.

«Чу-чух!» – облегчённо вздохнул поезд.

– Да бога ради! – усмехнулся я, словно отмечаю Новый год

круглогодично. – Только надо успеть забежать к дружкам, занять.

Вру. К родителям. Нет у меня дружков, которые бы смогли одолжить за два часа до курантов. Трое, как я, студенты и трое в армии.

Умолкаем. Потрясены своей смелостью.

А народ тупой. Набился в поезд до упора. До порно. Жмутся, лезут друг на друга. Не нашли другого времени ехать.

Зато мы заняли два боковых места, и нас никто не потеснит. Сидим, красивые, пьём шампанское. Потому отовсюду смотрят за нами, думают что-то, быдло.

Думают деканы, а не вы! Ну я иногда. И Аня.

– Молодые люди, вы влюблены? – наклонился к нам через проход дедок.

Он всю дорогу сидит на краешке сиденья, и медали тянут его вперёд. Много медалей.

Мы одновременно отворачиваемся к окну. Смотрим на свои отражения. Оказывается, я окосел. Фиг ли, целый день голодный. К тому же декан, нервы, а шампанское махом бьёт по шарам.

– Хорошие вы, – продолжает нагнетать дедок. – Рассказать вам, как я получил первое ранение?

До нас доносится ядрёный запашок. Дед вмазал перед дорогой.

– Первая атака у меня была. А мне тогда… ну как тебе, – тычет деревянными пальцами в мои нежные рёбра. – Как вдарили-вдарили по нам немцы, я и упал на четвереньки. Бегу, как собака, ору, но бегу.

Дедок хихикает. Решил нас развлечь.

– Сзади меня как рванёт, и вот такой кусок земли мне в задницу! Извините, девушка…

Он заходится в смехе. Кашляет. Я поворачиваюсь к нему и снисходительно улыбаюсь. Надо.

– Что вы думаете – поломало таз! – дедок вынимает из штанов платок и утирает рот. – Смех и грех. Потом, конечно, и осколки меня… и пули насквозь…

Замолк.

Молчи, дед, молчи. Не мешай влюбляться.

– Или вот!.. – озаряет его.

– Пойдём, покурим, – трогаю Аню за руку.

Вышли в тамбур.

– Пристал, старый, – бубнит Аня. – Прямо не усидеть ему молча.

– Ничего, успокойся, – глажу её по плечу. – Скучно старику.

– А чего лезть-то? Видит же, что не слушаем.

Внезапно решаюсь поцеловать её в макушку. Целую. Аня улыбается.

– Думаю, где они, а вот они! – вваливается в тамбур дедок. – Покурю с вами, с молодыми.

Он достаёт из портсигара «примину», чиркает спичками.

В моих пальцах соломинка с розовым фильтром. Тяну её что есть сил, но она сильнее меня. Тянется со скоростью поезда.

– Проверю-ка я вас на знание истории, – обдаёт на нас дедок зловонными, как сама война, клубами. – Кто

мне скажет, когда произошёл пятый удар Советской армии? Какие фронты были задействованы? Какие немецкие армии…

– Уходим отсюда! – шикнула Аня, бросив начатую сигарету на пол.

Вернулись в вагон, а наши места уже заняты. Сидят две полувековые великанши, своротить которых поможет разве что железнодорожная катастрофа.

– Это наши места, – сказала Аня.

Сказала тихонько, без грубости, но до того веско, что великанши подскочили.

– Ох, детки, мы просто это… посидеть сели. Сейчас уйдём.

Ай да характер! Сегодня не я буду её, а она меня. Не знал.

Допили шампанское. Похорошело. Но вернулся дедок.

– К дочери еду, – продолжил он знакомство. – Вы не переживайте, я на следующей станции выхожу. Не успею надоесть.

Он постоянно доставал платок, утирался им и снова убирал. Держал бы в руках, так нет – мучился. Один раз перепутал правый с левым карманы и утёрся пятитысячной бумажкой.

– Дочь у меня теперь инвалид. В прошлом месяце на фабрике убирала с барабана пушинку, и ей руку провернуло до плеча. Станки такие…

Я держал под столом Анину коленку и шептал:

– Не кипи. Сейчас будет станция. Выйдем, подышим.

Мы первые выбежали из вагона. Даже не оделись.

– Ребята, стоянка пять минут, – окликнула нас проводница.

Спрятались от ветра за углом бетонного туалета, закурили.

– Значит, с наступающим вас, – что ты будешь делать, опять дед! – Рад был познакомиться. Желаю вам любви, мирного неба над головой…

– Иди уже к своей калеке и сдохни там! – выпалила Аня.

– Ах ты сопля… – он просиял внезапными слезами. – Да ты живая ли? Сердце-то у тебя бьётся, сопля?

Аня жестоко уставилась на меня, и в это время страшным гудком разразился локомотив. Настал знаменитый решающий миг.

– Долго вы? – донёсся из-за угла голос проводницы. – Отходим!

Аня не простит. Новый год накроется поломанным в атаке тазом.

Мой кулак обогнал мои медленные мысли.

Дедок мягко лёг в сугроб, и куда-то безвозвратно улетела его вставная челюсть.

– Бегом! – позвала Аня.

Я дёрнулся вслед за ней, но – стоп! Вдруг потом пожалею? Вернулся к деду и забрался к нему в левый карман. Тсс, не кряхти. Есть! Тонкое бумажное счастье.

– Всё нормально, – шептала Аня, упираясь в столик тяжёлой грудью. – Так ему и надо, старому. Ещё бы деньги забрать у него…

– Я забрал.

– Вообще, хорошо! Молодец.

Она стремительно поцеловала меня в нос.

– Ветеран всё-таки, – просипел я пересохшим горлом.

– Ну и что? Он тогда, ты сейчас. Чем ты хуже? – Аня взяла мою правую руку и прижала к своей груди. – Горжусь тобой.

– У тебя волосы красивые, – нашёлся я, как отблагодарить её. – Чёрные-пречёрные. Ты эмо?