Кармен и Бенкендорф
Шрифт:
– Да не совсем ранило. Это я перегнул от волнения. Профессиональная брехня... Контузило меня.
– Что это значит?
– моя ночная гостья близко наклоняется ко мне и заглядывает в глаза.
– Миной нас накрыло. Теперь, когда сильно переживаю, то теряю слух и в голове звенит.
– О, Господи!
– Анна закрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, но глаза сияют и выдают ее настроение.
– Ну что ты хихикаешь?!
– и сам не могу удержаться от смеха.
– Да, глохну и звеню...
– Как мудозвон, -
– Смех смехом, а шуба кверху мехом, - говорю я протяжно, не отрывая взгляда от двух холмов, растягивающих красный свитер.
– Шуба? Какая шуба?
– переспрашивает Анна и часто-часто моргает.
– И не только шуба, - цежу я сквозь зубы и не знаю, как сдержать руки. Они рвутся к полулежащей рядом женщине. Изогнувшись всем телом, как змея, Анна отрывает спину от стены и выпрямляется.
– Ты хочешь, чтобы я уже разделась?
– взгляд ее тускнеет, и плечи опускаются.
Я не успеваю ответить. В дверь громко стучат.
V
Я выхожу в коридор, притворяю дверь спиной и вижу мятый камуфляж и мятое красное лицо Олега - следователя из Генеральной прокуратуры. На этаже у нас его называют Прокуратором. Он немногим выше меня, но гораздо шире. Его рыжие волосы взлохмачены, а глаза воспалены так, что белки кажутся розовыми.
– Старина, извини, - он дышит на меня густым водочным перегаром.
– Я к тебе сегодня ночью заходил?
– Заходил, - отвечаю, стараясь не дышать носом.
– И что?
– глаза его округляются.
– Ничего, - удивляюсь я его реакции.
– Попросил бутылку водки в долг и ушел.
– В номер не заходил?
– Нет.
– Ничего не помню. Автопилот. Третий день бухаем, - Олег говорит почти шепотом, оглядываясь в сторону дежурной по этажу, кривит губы и играет желваками.
– Видел и слышал, - мои губы сами расплываются в улыбке.
– Чё, слышно было?
– следователь смущенно чешет лохматую рыжую голову.
– Ну, Олег! Вы третью ночь подряд хором поете одну и ту же песню "Виновата ли я...". Скоро весь этаж будет вам подпевать, - мы тут, наверное, все одинаковы...
– Да, заменщик ко мне приехал. Завтра в Москву улетаю. Все. Труба. Пора печени передых дать, не то умру, - и он опускает розовые глаза.
– Так тебе что - похмелиться?
– Нет, не в этом дело... Я к тебе в номер ночью не заходил?
– Сказал же - нет... Чего ты мнешься?
– Дело вот в чем, - Олег снова лезет веснушчатой пятерней в свою шевелюру и дышит на меня перегаром: - Ты не заметил, при мне пистолет был?
– Да черт его знает, не обратил внимания. Что, пистолет потерял?
– Хрен его знает. Может, и потерял, а может, и свистнули, - и Олег тяжело вздыхает мне в нос.
– Кто мог свистнуть? Заменщик?
– Понимаешь, тут такое дело, -
– Вчера ночью бабу здесь в "Интуристе" снял, в кабаке на втором этаже.
Сторговался за двести баксов. Ты представляешь?
– зловеще шепчет Олег.
– За двести долларов! По московским тарифам. Хотя здесь ей красная цена двадцатка... Правда, баба красивая - спасу нет! Кличка - Кармен...
Сердце мое, срезанное навахой [Наваха - кривой испанский нож: холодное оружие], катится по ступеням нутра и, ударяясь, отдается в голове. Я закрываю глаза. Мой воспаленный мозг начинает вибрировать и звенеть. Этот звук мне знаком еще с момента, когда накрыло миной. Я открываю глаза и вижу розовые белки под рыжими ресницами следователя. Он энергично шевелит губами. Я почти ничего не слышу из-за гула в своей ударенной голове. Олег жестикулирует веснушчатыми руками и вдруг замирает. И трогает меня за плечо...
– Эй, ты чего?
– пробивается наконец ко мне сквозь звон в ушах. Андрюха, ты где?
– Вы что, хором ее драли?
– очухиваюсь от короткого приступа.
– Кого?
– изумляется Олег, вперив в меня водянистый серый взгляд.
– Бабу. Кармен.
– Я еле слышу то, что говорю.
– Почему хором? Мужики спать легли. Вернее, отрубились. А я вразнос пошел, - шепчет Олег и оглядывается на дежурную.
– О чем говорили?
– не унимаюсь я.
– С кем? С бабой, что ли?
– С Кармен, - выдавливаю я из себя.
– Да ни о чем. Что с ней разговаривать? "Рембрандта читала?
– У койку!" Вот и весь разговор. За двести баксов я еще ее уговаривать буду! Но я тебе скажу: баба - блеск. "Не глаза, а острый нож. Глянешь - сразу упадешь". Не помню, кто поет.
– Олег, кончай!
– мне не хочется больше его слушать.
– Чё кончай? Дело-то в том, что после ее ухода пистолет пропал!
– Ты уверен?
– сомнение грызет меня.
– Да что я - пацан, что ли?
– шипит Олег и оборачивается в сторону дежурной.
– Все-таки в военной прокуратуре работаю, а не в ларьке на базаре. Ты тоже, скажешь... Я утром проснулся: в номере бардак, голова вдребезги, и перчатки бабские на тумбочке лежат...
– Черные или красные?
– выпаливаю я, и сердце мое дергается и сжимается в колючую точку.
– Красные. Кожаные, - автоматически отвечает следователь.
– Я опохмелятор включил и с горем пополам почти все вспомнил... Слушай, вдруг осекается Олег.
– Ты почему про перчатки спросил?
– Просто так, - отвечаю, стараясь говорить спокойно и не отводить глаза.
– Андрюха, ты меня за идиота не держи, - крутит головой следователь. Я к тебе в дверь постучал, потому что уже всех тут на этаже на уши поставил. А Зульфия Тимуровна, - и Олег кивает в сторону дежурной, сказала, что ты подругу привел: