Карнивора
Шрифт:
— Что?.. — начала она, но вали ее перебил:
— Довольно, хайин. Дечер. Было ошибкой так долго уважать твое северное свободолюбие.
Марика хотела было сказать, что не особо-то заметила уважение к свободолюбию, будучи запертой уже месяц в одной комнате, но Мергир навис над ней, и она поняла — почувствовала — что разговор принимает совсем другой оборот.
Возможно, не спасай она сегодня Мику от отравления, Марика испугалась бы. Да, теперь у нее в ладонях была сила, и она могла бы дать вали отпор, но тогда выдала бы себя раньше времени. А Харц мог уже получить записку. Значит, сопротивление
Но вместо этого она возмутилась:
— Что?! Втянуть еще и меня в эти бабские интриги?! Ну уж нет.
Если Мергир и ожидал отпора, то явно не такого.
— Какие интриги? — не понял он.
— Твои жены отравляют твоих наложниц посреди бела дня, а ты даже об этом не знаешь? — насмешливо спросила Марика. Глаза вали расширились — то ли от удивления, то ли от гнева — но одновременно ослабла и его хватка. Марика тут же вывернула руку и отступила на несколько шагов назад.
— Отравляют, — повторил вали глухо, и вдруг приложил ладонь к лицу и пробормотал: — Великая Матерь, за что же мне это…
Теперь настала очередь Марики удивляться. И не один раз, потому что огромный, черный, мрачный Мергир, вали Дахора, третий человек в Изуле, вдруг повернулся к ней и спросил устало:
— Ну и что мне с ними делать?
— С кем? — глупо спросила Марика.
— С… бабами, — вздохнул Мергир — и грустно улыбнулся.
В тот вечер Марика покинула покои вали куда позже обычного. Они подъедали последние виноградины с опустевшего блюда, Мергир рассказывал ей о всех невзгодах и печалях, которые таил в себе большой гарем, а она слушала и честно отвечала, что ни твари не понимает в этих сложных семейных отношениях. Он говорил, что как вали ему совсем не положено беспокоиться о том, что происходит на женской половине — но его это и беспокоит, и печалит, и тревожит. И он никому не может об этом рассказать, потому что муж, который не может унять свой гарем — это не муж, а осел. А когда ему заниматься гаремом, если у него еще целая провинция, войско, город, и калиф, за которым глаз да глаз?
Если бы Мергир знал об этом раньше, возможно, он с самого начала поведал бы Марике о своей запутанной семейной жизни. Но кто бы мог подумать, что эта северная колдунья была настолько равнодушна к мужчинам!
Пока они не становились ее друзьями.
Общество Мергира больше не было непременным приложением к ужинам Марики — отныне она была совершенно свободна в своем выборе где и с кем есть. Иногда, впрочем, вали посылал за ней, неизменно спрашивая, готова ли Марика прийти. Если бы не тот факт, что она по-прежнему не могла сама выходить за пределы своей комнаты и сада, ее жизнь в дахорском дворце по удобству и занимаемому положению ничем не уступала бы жизни в королевском замке Кастинии. К услугам Марики были любые книги, бумага, письменные принадлежности. Мика, даже после того, как передала Харцу записку, была готова оказать любую услугу — а Мергир постоянно спрашивал, не нужно ли ей что-нибудь.
Да, Марика не испытывала недостатка ни в чем. Но она по-прежнему была пленницей. И Харц ждал ее.
Время от времени Марика все же просила Мику отвести ее в покои вали. Во-первых, собственная комната уже успела порядком надоесть ей, и любая смена обстановки была очень кстати. Во-вторых, это позволяло
А пока что… Пока что она ужинала с Мергиром всякий раз, когда ей этого хотелось — а хотелось этого все чаще и чаще.
Потому что была и третья причина. Ей просто-напросто нравилось его общество.
Мергир собирался на охоту. Марика помнила выезды королевского двора в Кастинии — одни приготовления занимали несколько дней, и пышная кавалькада разряженных на особый манер кабальеро и дам покидала город в сопровождении обширной свиты вовсе не для того, чтобы поймать и убить зверя или птицу. Но Марика не знала, как дела обстояли здесь, в Дахоре. Изульцы все время заставали ее врасплох — то напыщенной вычурностью там, где она привыкла к простоте, то практичностью в том, где аргенцы предпочитали красивую видимость. Однако Мика и тут выручила ее. Девушка красочно описала весь ритуал соколиной охоты — по дням. И у Марики тут же созрел план.
Она попросила Мику передать еще одну записку Харцу — и та не возражала, все еще готовая помочь. Это могло бы вызвать подозрение, но силы продолжали возвращаться в руки Марики, и простого прикосновения к руке оказалось достаточно, чтобы понять, обманывает девушка или нет. Мика ушла, сжимая в кулаке записку, а Марика осталась стирать горькие капли с ладоней.
Она назначила побег на третью ночь после отъезда вали на охоту.
Вечером второго дня Мика пришла в комнату Марики в слезах. Та была уверена, что во всем опять виноваты «бабы» из гарема, но девушка покачала головой, вытерла бледные щеки и прошептала:
— Онумирает, хайин.
III. Шаг
Если оглянуться на жизнь назад, можно, при желании, увидеть ее знаковые точки, моменты, после которых все могло бы пойти иначе. Уйти из дома или остаться, признаться в любви или промолчать, помочь или пройти мимо — цепочка выборов, больших и малых, приводит к обзорной площадке, откуда внезапно открывается вид на все непоправимые ошибки и верные решения. Какие-то развилки более очевидны, какие-то скрыты в тумане возможностей, многие тропинки сходятся после, оказываясь вариантами одного пути. И редко, очень редко можно увидеть конкретный шаг, изменивший все.
Марика точно могла сказать, что это был за шаг.
Мика не знала, что именно произошло на охоте. Ее, молодую наложницу, никто не собирался посвящать в такие детали — и даже не допустили ухаживать за вали, поскольку ей полагалось присматривать за саидх. Весь день Мика изнывала от беспокойства и бессилия, узнавая лишь обрывки слухов: Хисса, придворный медик, провел операцию, вали мучает жестокая лихорадка, рана воспалена и нагноилась. И вечером девушка пошла к северной колдунье. Да, у той не было амулета, без которого она, кажется, не могла колдовать — но ведь хайин спасла ей жизнь? Она сказала, что кое-что помнила, что для этого почти не требовалось магии… Может, ей под силу спасти и вали?