Кикимора и ее ёкай
Шрифт:
Ткань вдруг расправилась, ожила и вспорхнула с руки Ямаубы. Став ожившим талисманом, поднялась в небо и улетела.
— Ждем теперь. Дзашину я весточку послала. Ежели через два дня не явится, будем сами твою кики-мор-ру выручать, благо, у нее за время вашего путешествия друзей накопилось немало. Ю-бабе, кильке просроченной, уж во всяком случае не поздоровиться.
Каукегэн радостно завилял хвостом. Ему очень хотелось лизнуть Ямаубу в лицо, но он сдерживался. Откусит еще атаму своими двумя ртами, с нее станется. И так чудо, что Ямауба помочь решила, несмотря
Дзашин, сцепив зубы, распределял ману. Еще семь десятков последователей — и это всего за день! Если так пойдет и дальше, то он сравнится по силе с Бишамон — с одним из семи богов удачи. А это уже серьезно.
Семь великих богов ревностно относятся к тем, кто выбивается из общей кучи-малы местечковых богов и ёкаев. И Дзашин это очень хорошо понимал. Но делать было нечего. Оставалось только терпеть, ждать и надеяться, что сила не полыхнет в крови, не расплескается из ауры бога войны и не разрушит все на своем пути. Так, увы, уже бывало. В этот раз ему поблажки не дадут.
Если Дзашин не сдержится, то ему настанет конец. Семь богов удачи просто запечатают его силу, лишат его памяти и развоплотят. Много веков пройдет, пока он снова не родится.
Поэтому-то он, сидя в позе лотоса рядом со своими купальнями, старательно контролировал потоки силы. С висков капал пот; вены на руках были вспухшими, надутыми от сильнейшего напряжения.
Едва последняя капля маны оказалась усвоена, недовольно зашумело Дзюбокко. Красные гибкие ветви противоестественно изогнулись в фигуру, похожую на ладонь, и сомкнулись на чем-то, прилетевшим с неба.
Птичек в поместье господина Дзашина не водилось (Дзюбокко, кстати, было отчасти тому виной), поэтому Дзашин прищурился на дерево и протянул руку. Ветки послушно выгнулись, и на протянутую ладонь упала красная тряпочка с парой иероглифов.
«В беде и тоске
Глаза цвета зелени.
Не дай погибнуть!»
Ямауба была все ж таки японским ёкаем до мозга костей, и ей не было чуждо чувство прекрасного. Она вообще была в глубине души романтик.
— Что, опять? — страдальчески спросил Дзашин куда-то в космос. Космос молчал, только алел зачарованный лоскут старой ткани, перепачканный углем. На другой его стороне мелькнул черным адрес. Ямауба была не только романтиком, прагматичности ей тоже хватало. Ну не женщина, а сборище всех совершенств.
Правда, тревожащего хайку от Ямаубы не хватило для того, чтобы Дзашин, как прыщавый влюбленный подросток, кинулся в город ёкаев. У него, во-первых, было самоуважение, во-вторых, много важных дел, в третьих, плевать он хотел на глаза цвета зелени в беде и тоске. Он не талисман счастья и не оберег на удачу. Он воин. Не пристало воину бегать и спасать какую-то там девчонку.
Дзашин, отшвырнув подальше кусок алой ткани, отправился делать много важных дел. Чай маття сам себя не заварит.
Проснулся
«Сидит там в беде, с глазищами своими перепуганными», — ныло где-то внутри, когда Дзашин делал зарядку.
«А если опять Они напали?», — думал Дзашин, когда медитировал. Почему-то представилось ему, как лежит она на поле боя, вокруг нее злобные Они зубы точат, а она к груди рисунок, им подаренный, прижимает, и имя его шепчет.
Медитацию пришлось прервать — никак не удавалось сконцентрироваться на полезном для ума и тела.
«Бедовая чужачка! Никакого от нее покоя!» — думал Дзашин, пытаясь насладиться вкусом традиционного японского ужина. Но насладиться не получалось. Запали в душу зеленые глаза чужеземки. Запали и мерцали там болотными светлячками, насмешливые и внимательные.
— Дзюбокко, присмотри за домом, — сказал Дзашин, облачаясь в праздничный наряд, соответствующий его статусу. Город ёкаев в период окончания о-бон — не то место, где можно пренебречь традициями и правилами. Лучше не привлекать к себе лишнего внимания.
И Дзашин, воплотив своего черного духа-оками, отправился в город ёкаев, спасать одну невозможную кикимору из беды.
Глава 30. Чутье подвело
Дзашин прибыл в город ёкаев с последней электричкой. Ну, то есть поздно.
Для богов перемещения в пространстве — дело обычное, особенно если перемещаешься в нейтральные территории, а для Дзашина, у которого последователей теперь было как шерстинок на лохматом каукегэне, так еще проще. Сил много, перемещайся сколько душе пожелается.
Уже на входе в город ёкаев было шумно и весело, несмотря на поздний час. Последний день праздника о-бон и для людей, и для ёкаев важен одинаково. В день поминовения усопших истончаются границы, и мертвые касаются живых, а живые открывают для них сердца. Это праздник силы, праздник души, время, когда можно получить сил и как следует прокутить их в самом большом городе близ Небесной горы, где сиживают во время о-бона семь великих богов счастья.
Шумели торговые ряды, набитые вкусностями прилавки изумительно пахли. Сияли оранжевые фонарики, заливали светом каменную брусчатку. Ёкаи, приехавшие со всех концов Японии на празднование, веселились от души. То тут, то там кричали, смеялись, ругались и торговались.
— Мама, мама, хочу жареные уши домарару!
— Купи мне мороженое из осьминога!
— Посторонись!
— Обсчитали! Бей гада!
Над головами носились бесплотные духи, мели дорожки длинными лисьими хвостами милые кицуне, белозубо улыбались девицы-тануки, охочие до развлечений. Таскались за ними ёкаи с рогами, клыками и клешнями, угощали лимонадом с юдзу и пенным пивом.