Кикимора и ее ёкай
Шрифт:
Каукегэну тоже досталось заботы и ласки. Его намыли, расчесали, постригли когти и почистили зубы. Все это он перенес стоически, может, только чуток сглазил девушек-тануки своими негативными эманациями.
Осознала себя кикимора уже в горячем источнике, в котором сидела голенькая и довольная. Рядом с источником дремал каукегэн, пережравший духовной божественной пищи. Ему было лихо, но он, по славной японской традиции, не показывал своих истинных чувств. Во-первых, потому, что имел истинно самурайский дух, во-вторых, чтобы от
«Хорошо, — думала кикимора, положив голову на край онсэна, — к этому и привыкнуть можно».
Она окинула взглядом непривычно яркие листья тропических деревьев. От горячей воды поднимался пар. Пахло нагретым камнем, паром, влажностью.
Было так спокойно, так расслабляюще-приятно, что кикимора сама не заметила, как задремала.
…Разбудили ее приглушенные, отдаленно звучащие женские голоса. Онсэны при выглядевшей с первого взгляда приватности располагались на небольшом удалении друг от друга. Видимо, притомившиеся богини пришли в источники, чтобы сбросить накопившуюся за праздник о-бон усталость.
Кикимора, лениво разлегшись в воде, прислушалась.
— Нужно как можно быстрее отправить гостью домой. Оками-дезу говорил мне, что из-за нее в последние дни случилось много разрывов.
— Биша, давай завтра вечерком, а? Я тебя умоляю, — раздался знакомый голос богини Бентэн. — Она все равно в нашей резиденции, спит крепким сном, никуда до утра не денется. В ее чай я распорядилась добавить немного особой сон-травы.
Кикимора прищурила зеленые глаза, искривила в усмешке уголок губ. Сон-трава… Смешно. Кто блинчики с беладонной уважает и ягоды с куста вороньего глаза собирает на варенье, тому сон-трава, пусть даже и особая, как мертвому припарка.
Голоса примолкли. Раздался тихий плеск воды. Богини молчали.
Кикимора снова было задремала, согревшись в горячей воде, но Бентэн опять заговорила.
— Дзашину нельзя тут быть. Когда случится то, что мы задумали, он должен быть у себя, в преддверье подземного мира. И зачем он вообще пришел?
Хрустальный голосок заставил кикимору резко открыть глаза. Сонливости как не бывало.
— Бедзайтэн! Нельзя говорить об этом здесь! Даже на Небесной горе достаточно ушей, — возмущенно заговорила Бишамон.
Тут же стихли все звуки. Боги могут позволить себе полную приватность, если захотят.
«Так-так», — думала кикимора, быстро соображая, что делать. От имени Дзашина у нее быстрее забилось сердечко, а от слов богини потянуло, как холодком, дурным предчувствием.
«Нужно узнать больше. А как? Думай, Марьяночка, думай, старая голова», — подначивала она себя. И придумала. План был слабенький, но других как-то не находилось.
— А-а-а-о-о-у! — демонстративно громко протянула она, потягиваясь в купальнях. — Тузик! Доброе утречко! Выспался, а? И я вот отменно. Дружочек, а не налить ли тебе моей особой настоечки? Выпьем с тобой, мой хороший, за новый день.
Каукегэн,
— Настоечка особая, Дружок. Капля на язык попадет, и будто на небе очутился — до того хорошо. Я ее из особой полыни делаю, которая только раз в пятьдесят лет цветет. Настаиваю с травами особыми, и с горькими, и со сладкими, — изо всех сил рекламировала она товар, надеясь, что японские боги из пьющих.
Тишина.
— А ежели смешать с вашим традиционным чаем маття, то вкус такой становится, будто лежишь в прохладной реке, а она тебя ласкает. И все беды будто рукой снимает, и усталости как не бывало. Хороший напиток, духовный. Давай, мой хороший, по чарочке.
— Я не… — начал было каукегэн отказываться, но кикимора ему руками замахала, глазами замигала, и дух сообразил, что подыграть надо.
— Давай, хозяйка, — кивнул он.
Снова тишина. Ни звука.
— Ну что ж, мой хороший, выпьем поскорее, — сказала кикимора и вынула из небытия еще одну бутылку. «Последняя», — с грустью подумала она.
Хлопнула крышка. Кикимора едва слышно прищелкнула пальцами, творя магию и подчиняя себе эфир ингредиентов, чтобы травяной нежный аромат наполнил купальни.
— Жалко, на троих не сообразить, как по традиции положено, — со вздохом сказала кикимора. — Может, Каёхимэ позвать, чтобы компанию составила?
Это она очень правильно сказала.
Тетушка Бентэн очень любила сакэ и очень не любила, чтобы ее юная племянница употребляла алкоголь. Да еще и такой удивительный. Напиток чужачки ее заинтриговал. Как богиня воды, она почуяла дивный аромат напитка, послала по матушке Бишамон, которая была резко против такого досуга, и отправилась к гостье, чтобы спасать русские традиции.
«Мать моя Мокошь, спасибо», — подумала про себя кикимора, с облегчением глядя, как рядышком с ней воплотилась богиня Бентэн.
— О, госпожа богиня Бентэн! — удивленно воскликнула она. — Как хорошо, что вы почтили нас своим присутствием! Не сочтите за грубость, примите угощение.
Бентэн ускользающе улыбнулась, воплотила божественно вкусный чай маття, и началась коктейльная вечеринка.
«Разговорить, мне надо ее разговорить», — все думала кикимора, подливая и подливая из бутыли и поддерживая милую беседу.
«Разговоришь, — думала Бентэн, читая мысли Мари-онны, — только лей да не жалей».
Она была все-таки богиней воды, и создания ее стихии были для нее понятны. Пусть и с трудом, но она могла проникнуть в разум чужаки.
К тому же, сухой закон во время о-бона ее иссушил. А кикимора была столь любезна, что не жалела драгоценного дьявольски зеленого напитка.
Первую четверть пили с церемониями, как полагается. А потом каукегэн, поддерживая легенду своей госпожи, лакнул чуток из чайной чашечки, и началось веселье.