Кикимора и ее ёкай

Зимина Анна

— А что он? Сразу пришел? — с внезапным интересом спросила кикимора. У нее даже лицо разгладилось и посвежело.

— Ну, как весточку отправили, считай, часов через восемь…

«Ну, и на том спасибо», — подумала кикимора. Сам-то перемещаться может за какие-то восемь часов, а ей пришлось столько дней топать на своих двоих не казенных. С другой стороны, она и страну повидала, и знакомства завела, так что не в обиде.

— Ладно, поищем Ягу… Ямаубу. Где ты ее видел в последний раз? Только нам поторопиться надо. Чую, времени у нас немного, а нам надо успеть хоть весточку передать.

Глава 36.

План на грани жизни и смерти

Ямаубу каукегэн нашел близ города на том же самом месте: в торговых рядах. Похоже, у нее был интерес к торговцу рисом и лососем, потому что терлась как раз возле него в своем третьем облике. Облик этот был для особых случаев, для свиданий, например, или когда требовалось заманить какого-нибудь красавчика в свою избу. Сейчас Ямауба была очень даже ничего: миленькая такая, молоденькая, рот всего один и очень даже очаровательный. Только рот этот она кокетливо прикрывала ладошкой, чтобы не было видно острых треугольных зубов.

В руке она держала леденец. Судя по всему, зардевшийся продавец расщедрился на гостинец.

— Опять вы на мою голову, — сказала Ямауба, недобро глядя на каукегэна и кикимору. — Нечего ко мне как в изякая шастать, у меня тут личная жизнь.

— Ямаубочка, ты уж прости, помощь твоя нужна, — сказала кикимора, глядя серьезными, поблекшими без болотных огоньков глазами. — Беда будет большая.

— Одну минуточку, — мило улыбнулась Ямауба торговцу и развернулась к возмутителям ее личной жизни. На ее лице пробежала сетка морщин, прорезался под носом второй рот. Но на кикимору это не произвело большого впечатления. Она с Ягушей не первый год была знакома, знала, как с такой публикой разговаривать.

— Ямаубочка, дело серьезное, вот, Шарик подтвердит. А я за помощь тебя награжу как следует. И когда ты ко мне на помощь пришла, ну, помнишь, когда Ю-баба меня забрала, я тоже не забыла. Отплачу честь по чести. Только послушай, дело уж больно серьезное, тайное, кроме меня, Шарика и семи богов, никто не знает. Поможешь, родная?

«Родная» Ямауба заинтригованно кивнула, пряча любопытные искорки в глазах.

И кикимора, отведя Ямаубу в сторонку и поставив Шарика сторожить, рассказала, что знала. Ничего не утаила. Ямауба сама у подножия горы Камияма живет, с Омононуси по соседству, она под ударом Дзашина может оказаться. Если, конечно, кикимора все правильно поняла. Это она и спросила у Ямаубы. Та, чай, лучше понимает, чего тут происходит.

На Ямаубе лица не было. Бледная — ни кровинки. Только зубы острые скрипнули.

Посмотрела Ямауба по сторонам, прищурила желтые, круглые, как у совы, глаза. Схватила вдруг кикимору крепко за руку, каукегэна за шкирку, подняла подол красного своего кимоно. Крутанулась на месте — и раз! — оказалась вместе с гостями рядом со своей избушкой (ну или как они там в Японии называются) у подножия горы Камияма.

— В дом иди, бедовая, на полчаса тебя скрою, потом уж не обессудь. Водница ты, болотница, Бензайтэн тебя найдет, только время дай.

— А как… — спросила было кикимора, удивляясь тому, как легко и быстро переместилась Ямауба. Но осеклась, присмотревшись к горной ведьме.

Она выглядела прямо-таки удивительно плохо. Обычно в Ямаубе кипела колючая злая энергия, но теперь от этой энергии ничегошечки не осталось: перед кикиморой стояла скрюченная, больная, страшная, как атомная война, старуха.

Ее красное кимоно разваливалось от тлена, лохматилось нитками.

— Иди, иди в дом, — сказала она, с трудом открывая дверь в свою развалинку-избу.

И кикимора повиновалась, проглотив все вопросы. Поняла, что Ямауба за перемещение дорого заплатила. Теперь восстанавливаться будет долго, очень долго, если вообще восстановится когда-нибудь до прежних сил. Но, с другой стороны, кикимора в ней не ошиблась. Если бы Ямауба переместилась сама, одна, то была бы куда бодрее, а она даже каукегэна с собой перенесла, позаботилась о бедном духе мора и неудач. Кикимора расчувствовалась, шмыгнула носом.

Ямауба тем временем зажгла соевую свечку. «А ничего тут у нее, атмосферно даже», — подумала кикимора, бегло оглядывая жилище японской горной ведьмой. В ее доме было аскетично, чисто до скрипа, уютно, но как-то иначе, не как кикимора привыкла. Что у нее, что у Ягуши дома пучки трав сушеных по стенам висят, печь стоит большая, пузатая, с полатями, с ухватами по бокам, с чугунками да сковородками, половички плетеные всюду, кружевные салфеточки — зимой, когда делать нечего, вяжется хорошо. А у Ямаубы было по-другому. Соломенные циновки, большой очаг посередине одной-единственной комнаты, по стенам не травы развешаны, а амулеты какие-то да рисунки на гравюрах. Рисунки, правда, сплошь занятные: не кривые японские деревья, а японские мужчины, женщины и ёкаи, тоже, на взгляд кикиморы, кривоватые. Но это она к японской гравюре непривычная. Так-то ничего было, красиво.

Ямауба разожгла очаг, дрожащими от слабости руками поставила на огонь ковш, куда предварительно налила воды и набросала всяких трав. Потянуло от дымка знакомым запахом водяного подорожника, шиповником, сафлорой, еще чем-то горьким, незнакомым. Кикимора кивнула: хороший отвар, она бы для восстановления сил сама бы лучше не сделала.

Ямауба уставилась желтыми глазами на огонь.

— Море потому велико, что и мелкими речками не брезгует и пожирает их, — неожиданно загадочно сказала горная ведьма, устраиваясь на своем татами и привычно подворачивая ноги. Кикимора мысленно позавидовала хитренькому каукегэну, который мог просто сидеть на попе без всяческих суставных вывихов.

— Вот что я тебе скажу, Мари-онна, — продолжила она. — Я на свете живу немало уж веков, атама у меня хоть и старая, но есть в ней еще кой-чего. Соображаю. Давно знаю, что семь великих богов счастья любят чужими руками жар загрести, потому что своими-то им нельзя. Есть и над семью богами начальство, но до них достучаться непросто. Вот и творят раз в несколько сотен лет великие боги Небесной горы беззаконие, когда им чего-то надо очень, а просто так не получить.

Кикимора вся обратилась в слух. Каукегэн тоже замер, вылупив на старуху любопытные глазенки.

— Не в первый раз такое, только раньше не понимала я всего, что боги делают, а теперь все по местам, по полочкам расставлено. Вот в чем, Мари-онна, дело. Семь великих богов себе еще поклонников-прихожан захотели и землицы чужой. План у них такой: доведут Дзашина до сумасшествия, сами его культ по всей Азии распространят, чтобы последователей у него было столько, что не сладить, и начнется резня. Дзашин — бог войны и разрушения, таким уж рожден — с катаной в руках сущая смерть, никто его не остановит. Он, если сорвется, всех поблизости убьет.