Ключ от рая
Шрифт:
— Если ты старше — то эссаламалейкум! Если младше — валейкум эссалам!
Гость протянул руку Дангатару.
— Я, сынок, и не знаю, старше я тебя или младше…
Гость засмеялся:
— Так ты скажи, ровесник, сколько тебе, вот мы и узнаем…
— Я не знаю… И тебе до этого дела никакого нет.
— Считай тогда, я ничего не говорил.
Гость подумал про себя: «Видать, у этого бедняги не все дома».
— А ишана-ага нет?
Гость решил, что, раз человек пришел к ишану, надо быть с ним на всякий случай повежливее, и поспешно предложил Дангатару:
— Вы проходите, проходите,
— Тогда я лучше в другой раз зайду.
— Ну, как хотите… Так мы вашего возраста и не узнали. А я подумал, мы ведь и сосчитать можем, вы скажите, какой год у вас?
— Год?
— Ну да, год.
— Наверное, зайца.
— А какого зайца?
— Белого, наверное.
— Такого года не бывает, ровесник.
— Ну тогда, значит, черного.
— И такого тоже года нет.
— Нет? Значит, заяц в два муче [71]
71
Муче — 12 лет.
Тут гость не выдержал и рассмеялся:
— Значит, тебе всего двадцать пять, да?
Дангатара обидел его смех.
— И это не твое дело, ровесник!
Дангатар постоял секунду, потом круто повернулся и вышел из кибитки.
А гость поднес руку к бороде и проговорил:
— Эй, тоба, тоба [72] , ничему не удивляемся! — После этого гость вернулся на свое место и принялся дожидаться Сейитмухамед-ишана.
Едва утихли звуки послеобеденной молитвы, вокруг крепости стало шумно и многолюдно. Люди шли со всех сторон. Сегодня был день скачек, это событие и собрало столько народу.
72
Тоба — О боже!
Хозяева с гордостью смотрели на своих коней, каждый старался найти в своей лошади то, чего не было в остальных. Вокруг толпились зрители — от самых старых до самых маленьких — и шумно спорили о предстоящих состязаниях.
Погода была нехолодной и безветренной, как раз такой, какая и требовалась для скачек. И тем не менее самые ревнивые хозяева покрывали кошмами своих лошадей, чтобы не дай бог не застудить их. Края кошм спускались до самой земли, и это придавало животным совсем необычный и даже чуть страшноватый вид.
Казалось, царящее вокруг возбуждение передавалось и ленивым ишакам, они усиленно двигали ушами, кричали, как будто тоже готовились состязаться.
С одной из сторон к крепости медленно подъезжал ветхий старик на таком же видавшем виды ослике грязно-серого цвета. Сзади его догонял другой, на черном осле. Второй всадник был длиннее первого, и ему приходилось поджимать ноги, чтобы они не волочились по земле. Но вид у него все равно был бравый и веселый.
— Эй, Агаменгли-ага, — крикнул второй первому, — мог бы поменять свою скотинку. Уж больно стара!
Но Агаменгли даже не обернулся, словно эти слова относились не к нему. И, как бы стараясь показать, что ослик его еще вполне пригоден для езды, поддал ему пятками в бока,
— Ай, не мучай животное! — закричал снова старик на черном осле. — Ты его хоть до смерти избей, он быстрее не пойдет, только рассыпаться может! — и с этими словами обогнал соперника.
— Гони, гони, джигит! Кто первый придет, тому овцу дадут! — ехидно подбодрил его хозяин белого осла.
А длинноногий старик все дальше и дальше удалялся от Агаменгли, высоко держа голову и гордо потряхивая космами длинношерстной папахи. Но и этого лихого наездника поджидало несчастье. Путь его пересекали лошади Ходжама Шукура. Одна из них, недовольная тем, что ее не пускают вскачь, проходя мимо ослика, свирепо поглядела на него и вдруг бросилась в его сторону. Наездник успел натянуть поводья и удержать лошадь, но ослик с перепугу так подпрыгнул, что старик хоть сам и удержался в седле, но все-таки уронил наземь свою красивую папаху. Папаха была у него одна, он очень дорожил ею, надевал только по самым большим праздникам, и поэтому теперь страшно разозлился на не в меру резвую лошадь.
— У, чтоб тебе мытом заболеть! — злобно проворчал он на нее.
Ходжам Шукур, который шел чуть позади своих лошадей, любуясь ими со стороны, сперва рассмеялся на неловкость старика, но, заметив взгляд, которым тот провожал животное, испугался и поспешил его догнать.
— Нельзя плохим глазом на лошадь смотреть, если она на скачки идет, ровесник!
Старик отвел взгляд от лошади, посмотрел на Ход-жама Шукура, потом слез с ослика, нагнулся и подобрал свою папаху.
— Да на что она мне нужна, хан-ага? Вон видишь, как напугала, шапка слетела.
— Ну, тут вины ее нет, ровесник. Она же не наехала на тебя, резвится просто, бежать скорей хочет. Ты же знаешь, лошадь она и есть лошадь.
— Ладно уж, что там, хан-ага, — ответил уже успокоившийся старик, — пусть первой прискачет, у меня зла на нее нет…
Только тут успокоился и Ходжам Шукур, оставил старика и поспешил к своим лошадям.
Путь, по которому должны были скакать кони, был с обеих сторон помечен особыми вешками. Он шел по кругу, и дальнюю точку определяли одинокие заросли тальника, обогнув которые, всадники должны были поворачивать назад. Так как и в скачках, как и в жизни, находится много всяких хитрецов, желающих без особого труда загрести куш и готовых при общей горячке и неразберихе срезать незаметно круг, в тальнике сидел специальный человек, следивший, чтобы этого не произошло.
Глашатай Джаллы, вечный гость всех свадеб и прочих торжеств, и сейчас появился перед толпой. Он громко объявил:
— Выпускаются трехлетки. Кто уверен в своих скакунах, выходи!..
Четыре одинаковых, точно рожденных от одной матери, гнедых жеребца были выведены к месту старта. И шеи, и туловища — все у них было одного склада, и шерсть всех четырех одинаково поблескивала на солнце. Только у одного на лбу было белое пятно, в остальном же самый дотошный глаз не смог бы отличить их друг от друга. И наездники их тоже повязали головы одинаковыми белыми платками.