Ключ от рая
Шрифт:
И в этот раз он надеялся на своего друга. Лошади уже обогнули заросли тальника, Мялик во все глаза напряженно смотрел вперед. Он уже узнавал своего скакуна, узнавал Кичи, сидевшего в седле как приклеенный, но из-за того, что всадники неслись навстречу, не мог определить, чья лошадь идет впереди. Но чутье ему подсказывало, что первой идет его лошадь, — по крайней мере, он верил в это.
Рядом с Мяликом сидели на земле два паренька. Один из них толкнул в бок другого:
— Атабал, как думаешь, кто первый придет?
— Конечно, лошадь Ходжама! Кто у нас может обогнать ее? — и паренек почесал колено
— Но ведь и у Пенди-бая черная лошадка тоже ничего, а, как ты думаешь?
Атабал, продолжая неистово чесаться, как будто у него была чесотка, ответил:
— Ха, да эта твоя черная лошадка рядом с лошадью Ходжама Шукура — осел!
Атабал был прав. Впереди всех шла лошадь Ходжама Шукура. И, лишь немного отставая, скакал Кичи на черной байской кобыле.
Но тут случилось то, чего не ожидал никто. Недалеко от финиша стояли два всадника, которые должны были для пущей торжественности сопровождать победителя сбоку на последнем отрезке пути. Как только лошадь хана поравнялась с ними, всадники пустили своих коней и закричали на полном скаку:
— Слава, хан-ага!
— Хан-ага, кидай шапку вверх!
— Слава победителю!
Две лошади сопровождающих скакали рядом, и вдруг одна из них метнулась неизвестно с чего в сторону другой, толкнула ее, и вторая, падая, полетела под ноги лошади Ходжама Шукура. Второй наездник как-то успел спрыгнуть и оказался позади, но ханской лошади уже не было места свернуть, она хотела перепрыгнуть через свалившуюся лошадь, но та как раз приподнялась на колени, и ханская лошадь, отбросив далеко наездника, полетела кувырком. Шедшие сзади наездники тучей пронеслись мимо лежащих на земле наездников и коней к уже совсем близкому финишу.
Первой пришла лошадь Пенди-бая. Она по правилам и должна была считаться победившей.
Не успели еще наездники прийти к финишу, как Ходжам Шукур, точно помутившийся в рассудке, бросился наперерез им к своей лошади. Кичи чуть не растоптал его, но успел на полном скаку взять чуть в сторону и пронесся в полушаге от хана.
Следом за Шукуром к его лошади кинулись еще человек десять. Ходжам Шукур стоял над своей кобылой не шевелясь, глядел на нее расширившимися от ужаса глазами. А лошадь лежала с неестественно вывернутой шеей и тоже не двигалась. Кто-то начал причитать:
— Ах, бедняжка!
— Сглазили!
— Вот жалко-то как!
Но ни одно из этих слов ни лошади, ни ее хозяину помочь ничем не могло.
Ханской кобылице не хватало воздуха, она громко дышала, тяжело раздувая ноздри.
Наездник, тоже пострадавший, но несравненно меньше, медленно подошел, хромая и держась одной рукой за бок.
— Что случилось? Обрежьте подпругу!
Кто-то вытащил кинжал и бросился к несчастной, но вгорячах вместо ремня полоснул кобылу, по ее телу прошла быстрая судорога. Кто-то пришел на помощь, и подпруга была перерезана. Лошадь задышала полегче, попыталась повернуть голову, но ей это не удалось, и снова по ее телу пробежала болевая дрожь. Шея была сломана. Один из стоявших сочувственно покачал головой:
— Бедняга, в таких муках умрет!
При слове «умрет» Ходжам Шукур замотал головой как ужаленный. Он всей душой возненавидел человека, сказавшего это, как будто слово тут могло что-то значить, потом он опомнился и закричал во весь голос:
— Гум-ма-а-ан!
Этот
Гумман взглянул на лошадь, и с первого взгляда ему стало все ясно. Однако он побоялся сразу же сообщить хану свое заключение. Он нагнулся, потрогал сначала лошадиную шею, потом распухшую переднюю ногу и даже приложил ухо к животу. Потом поднялся, отошел в сторону и прикусил губу.
73
Сейис — жокей, конюх.
— Ну что, Гуммаджан?
Гумман ничего не ответил.
— Гуммаджан, можно хоть что-нибудь сделать?
Гумман поднял глаза на Ходжама Шукура:
— Хан-ага, вы очень любите свою лошадь?
Глаза хана озарились надеждой.
— Очень люблю! Поставь на ноги, ничего не пожалею!
— Если вы правда любите, избавьте ее от напрасных мук.
Все увидели, как по лицу хана потекли слезы. Хан, не глянув больше ни единого раза на лошадь, махнул рукой и отвернулся. Это должно было означать: «Если надо убивать, убейте, но я сам приказать не могу».
Без ханского позволения никто не решался подойти к лошади. Хан понял, что именно его слова и ждут сейчас. Все замерли, глядя на Ходжама Шукура. И хан наконец словно чужой рукой вытащил из-за пояса нож и молча протянул его назад.
Гумман взял нож и подошел к лошади. Нагнулся, но потом снова выпрямился.
— Нет, я не могу. Руки не те, только замучаю ее. Возьмите кто-нибудь…
Гумман вытянул вперед руку, но никто не подходил к нему. Каждому было жалко убивать красивую лошадь, хотя она и была искалечена.
— Что вы боитесь? Только добро сделаете! Она же мучается, смотрите…
Один человек подошел к Гумману и взял из его рук нож. Проверил пальцем лезвие, потом подошел к голове лошади, присел на корточки и прочитал короткую молитву. Раздался короткий вскрик:
— Йя, бисмилла!
Лошадь захрипела. Ходжам Шукур весь затрясся. Так и не поворачиваясь назад, он принял обратно свой нож и медленно пошел в сторону.
Глаза лошади и после смерти не закрывались. Сейис проговорил: «О, бедняга!», опустился на колени и попытался прикрыть веки руками. Но глаза так и оставались открытыми. Голова лошади была обращена к финишу, и людям казалось, что она и сейчас смотрит туда и мертвый ее взгляд выражает сожаление, мольбу, отчаянье…
Когда праздник, оказавшийся таким печальным, закончился и люди уже начали было расходиться, возле кладбища «Верблюжья шея» показался всадник с женщиной позади себя. Всадник скакал по направлению к людям. Всем стало любопытно. А всадник остановился около первого попавшегося ему навстречу прохожего и задыхающимся голосом спросил:
— Где хан у вас?
Ему показали.
Каушут шел вместе с Пенди-баем, Непес-муллой и Оразом-яглы. Завидев всадника, скакавшего им навстречу, они остановились. Всадник с трудом переводил дух, но все же, стараясь быть как можно почтительней, поздоровался.