Книга снов
Шрифт:
Я спрашиваю Эдди:
– Что папа умел делать хорошо?
Она отвечает не задумываясь:
– У него никогда не было предубеждений, Сэм. В этом была одна из его сильных сторон. Для него не существовало «чужаков». Он мог прямо смотреть на мир и на людей, так могут немногие. Или не хотят! И все же… все же и у него были слепые зоны. Знаешь, что такое слепые зоны души? Это когда человек не может или не хочет видеть что-то в себе самом. Например, слабости, которые ты не хочешь признавать, или сильные стороны, которые кажутся тебе неприемлемыми или зловещими. И твой отец не мог разглядеть, что ошибается в себе. Он думал, что не умеет
Я делаю глубокий вдох и, зажмурившись, бросаюсь напролом:
– Он когда-нибудь рассказывал обо мне?
Мой голос балансирует где-то на узкой границе между желтым и страхом. Удерживается. Срывается совсем чуть-чуть.
Эдди мотает головой.
Я знал и все же надеялся, что она ответит иначе.
Мы молчим, час спустя мы в Оксфорде. Оксфорд немного похож на «дисковый» мир доктора Сола. На внешнем круге, где сельская местность граничит с городом, Оксфорд кажется сдержанным и сонным, потом картина сгущается, мы едем вдоль руин и элегантных домиков, мимо таверн, в которые зазывает теледетектив Морс[35], и по улицам, которые кажутся декорациями к фильму «Билли Эллиот». Сердце города не спит, оно состоит из тридцати восьми колледжей, каждый из которых выглядит как соединение Хогвартса Гарри Поттера с английским парком. На боковых каналах Темзы я замечаю лодочки-плоскодонки, управляют ими стоя, с помощью длинной палки, как гондолами.
В самом Оксфорде полно туристов и уличных музыкантов, полно историй, город издает какое-то сдержанное гудение, которое слышу только я. Гудение мыслей и знаний?
Я еще никогда не видел столько церковных шпилей и зубчатых стен зараз. Медь, серый камень, белила, песчано-золотой.
– Город дремлющих шпилей, – говорит Эдди, словно услышав мои мысли. – Так называют Оксфорд. Для меня это город спящих историй. Тут больше писателей на квадратную милю, чем в любом другом уголке мира. Ну, не считая Ирландии. Здесь, Сэм, рождаются романы, а некоторые даже говорят, что истории ждут своей очереди в тени парков, домов и улиц, пока кто-то не пройдет мимо, кто-то, кому они готовы довериться, кто может поведать их миру. Тогда истории цепляются за этого человека и уже не отпускают его, пока тот их не расскажет. Некоторые так и узнали, что могут быть писателями. Или, скорее, должны ими быть. Невозможно решить стать писателем. Это просто есть или нет. Те, кому не удалось, сходят с ума, становятся несчастными или беспокойными.
Ее слова трогают меня каким-то странным, знакомым образом, я всегда так чувствовал, когда мне на глаза попадалась записная книжка и когда я читал репортажи отца. В то же время на меня обрушивается все больше ощущений. Улицы этого города полны вопросов, ответов, беспокойной энергии.
Думаю, я написал бы о своем отце. И о том, чего большая часть людей не видят, потому что это находится за пределами границ их восприятия.
Эдди умело ведет машину по улочкам, мимо бесконечно высоких стен, которые жмутся к зданиям университетов. Она останавливается в аллее за Бодлианской библиотекой, недалеко от Музея естественных наук.
Библиотека Мэдди располагается в переулке, недалеко от колледжей Крайст-Чёрч и Бейлиол. Почти все знают эти колледжи, хотя и не догадываются об этом. Обеденный зал из фильмов о Гарри Поттере – это «залы» обоих колледжей.
Я представляю
И вот мы добрались до маленькой библиотеки.
– Мне пойти с тобой? – спрашивает Эдди.
Библиотека представляет собой втиснувшееся между двумя жилыми домами здание, которое выглядит так, будто стоит тут уже лет восемьсот. Окна – стрельчатые арки, половицы у входа скрипят. И конечно, этот дом тоже украшают зубцы.
За стойкой сидит маленькая, изящная женщина в бело-фиолетовом полосатом пиджаке в полоску, ее темные волосы подстрижены «под пажа», дружелюбное лицо спрятано за огромными очками.
– Здравствуй, милый, чем могу помочь? – спрашивает она меня с участием. На табличке написано «Майфони Кук». Май-как-то-так…
– Я хотел бы вернуть книгу. Одной… одной своей подруги.
Когда я протягиваю через стойку книгу, которую больше всего хотел бы оставить у себя, библиотекарь смотрит сначала на нее, а потом – с удивлением – на меня.
– О, от Мэдди!
– Вы ее знаете?
Майфони кивает.
– Ну конечно. Мэдлин. – Она нежно гладит книгу. – Ее давно не было в библиотеке. Я уже стала удивляться, ведь обычно она приходит за новой книгой каждые две недели. Что с ней? Она на гастролях? Снова танцует для знаменитых певиц?
По моему лицу Майфони догадывается, что это не так.
– Может быть, мы могли бы выйти куда-нибудь и поговорить о Мэдлин? – предлагает Эдди, она внезапно оказалась рядом с нами. Миссис Кук бледнеет.
– Может быть, вы могли бы нам помочь, – продолжает напирать Эдди.
– Я? Но чем я могу помочь?
– Разбудить Мэдлин, – говорю я.
До конца рабочего дня у Майфони Кук еще два часа. Она написала нам два адреса. Это дом Мэдди.
– Я исхожу из того, что вы имеете представление о конфиденциальности, и, следовательно, я никогда не давала вам этих сведений.
И адрес Нью-колледжа.
– Она вечно сидела там под большим дубом в крытой галерее школы. Однажды она сказала, что это дерево – ее лучший друг. Дерево и музыка.
Семья Мэдди жила на окраине города. Небогатый район, напоминает мне Патни.
– Ты в порядке? – спрашивает Эдди, когда мы приближаемся к ее дому.
Как только мы заворачиваем на нужную улицу и начинаем вглядываться в номера зданий, я сразу понимаю, где именно жила Мэдди: это самый погруженный в себя дом. Окна выглядят так, будто их уже давно не открывали, трава не подстрижена, весь фасад производит мрачное впечатление. Дома становятся меньше, если в них никто не живет.
Пока мы стоим в замешательстве, не зная, что же предпринять, открывается дверь соседнего дома.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает женщина. На ней передник, она вытирает руки о полотенце.
– Определенно, – отвечает Эдди и подходит к ней. Я не слышу, что она ей говорит, но вижу, что она показывает на дом, на меня, и женщина прикрывает рот рукой от волнения, потом кивает и идет в дом.
Через тридцать секунд она возвращается, и передника на ней уже нет, а в руках появился ключ.