Книга снов
Шрифт:
Я, как обычно, шатался по улицам. Я проматывал ночи, как делал это раньше – в остановившееся время до Эдди. Когда в эти пьяные бродяжнические ночи я встречаю женщин, я не мешаю им уйти. А что еще делать, если я вторгаюсь в незнакомую область их бытия и нахожу там не то, что находил в Эдди?
В них нет ее доброты.
Ее величия.
Там, где часть уличных фонарей уже не горела, в ту ночь меня поджидал Карл.
– Эй, кореш, знаешь, нужна помощь, – заявил он. – Я Карл, а ты?
– Генри.
– Знаешь,
– Не надо ничего мне объяснять. Полагаю, тебе нужны деньги?
– В самую точку, чувак.
Он и правда смахивал на загнанного отца семейства, но гримасы выдавали в нем наркомана.
– Я нюхаю, глотаю, закидываюсь всем, чем могу. Скажи-ка, который час? – спросил он с нетерпением.
Я взглянул на часы.
– Почти три.
– Часы гони!
– Мы могли бы пройти до банкомата.
– Забудь. Слишком много народа. – Он почесался, глаза у него были красные. – Давай скорее часы!
– Сейчас появились препараты, которые помогают завязать и…
– Заткнись и гони часы!
– Нет. Это часы моего отца.
– И? Сдох он, что ли? Гони чертовы часы, а то на фиг руку отрежу!
Часы я ему не отдал. Его нож оказался у моего живота.
– Мы были в море, отец и я, – сказал я, глядя прямо в красные, расчесанные глаза Карла.
– И что?
– Дай мне время попрощаться с ними. Хорошо? Сначала история, потом часы.
Он кивнул.
– Но поторопись.
Я медленно снял часы и продолжил:
– Было утро, скорее солнечное, чем облачное, море было гладким, как масло. Время крабов. Моллюски были еще мелковаты, и омары тоже. Отец всегда снимал часы, прятал их в карман куртки и клал ее на свое сиденье, как подушку. Потом море подернулось зыбью. Волна под гладкой поверхностью поднималась со дна у скалистой отмели. Пройдя еще один утес, она поднялась на многие метры над поверхностью, вздыбилась над нами и так резко обрушилась на лодку, что смыла за борт моего отца, который как раз в тот момент стоял, наклонившись за борт, и доставал сеть.
Карл немного отставил нож. Я все еще держал часы в руке, а его взгляд метался между часами и моим лицом.
– Ему разбило череп о внешнее ребро лодки. Я схватил его за руку. И держал его крепко. Час за часом. Отец лежал на волнах в полузабытьи. Кровь текла из уха. Другая его рука была сломана. Мне было тринадцать. Потом начался прилив. За час до заката у меня закончились силы. Я не смог держать его дольше.
Я остановился. Воспоминания нахлынули на меня.
Мои пальцы окоченели от холода и посинели, шея задеревенела.
Чувство, что родные, сильные пальцы отца выскальзывают из моих рук.
Как отец тогда погружался в море, с открытыми глазами, как он смотрел на меня, пока его поглощала темная пучина.
Как я медлил и так и не прыгнул за ним.
Я не смог последовать за ним, спасти его.
Внизу открытые глаза отца, которые смотрят на меня из темноты. Я, я просто сидел в лодке, затаив дыхание от ужаса.
И я оставил его.
Его и себя, бездыханное, вялое существо, недостаточно сильное, чтобы спасти отца, недостаточно быстрое, чтобы отнять его у бездны.
Когда ко мне вернулся дар речи, я сказал Карлу: «Часы – это единственное, что я привез в тот день домой от своего отца. Часы и куртку».
С этими словами я протянул Карлу часы отца и сказал:
– Если ты заложишь их, то сначала заведи.
Карл посмотрел на меня со слезами на глазах.
Потом оттолкнул мою руку.
– Идиот, – пробормотал он и, шатаясь, побежал прочь, в тень.
Часы остались у меня в руке.
Когда он уже отошел от меня на пару метров в темноту, до меня донесся его голос:
– Может, это он отпустил тебя, чувак. А не ты его. Отцы порой должны отпускать своих детей, чтобы спасти их.
Я застегнул браслет на запястье. Пальцы у меня дрожали.
Посмотрел на циферблат: начало четвертого.
На подкашивающихся ногах я дотащился до ближайшего фонаря, где меня вырвало, там я уже не смог встать от слабости, там меня и подобрала молодая пара из Сассекса и вызвала «скорую».
Врач, которая лечит меня в центральной больнице, спустя какое-то время советует на будущее подписать распоряжение пациента на случай серьезной болезни или недееспособности.
– На будущее? Если на меня снова нападут и в следующий раз уже заколют? Думаете, поможет?
– Именно, если в следующий раз вы не так легко отделаетесь или если, например, так серьезно заболеете, что…
– Или если меня подстрелят. В подземке, например.
Она продолжает уже серьезно:
– Или если вас подстрелят в подземке. Если вы будете так серьезно ранены, что вас придется подключать к аппаратам жизнеобеспечения, или если вы впадете в кому. И не сможете выразить свою волю по поводу того, хотите вы жить или умереть. У каждого есть право, чтобы его оставили в покое, если он того желает. Не стоит оставлять это на усмотрение перегруженных интернов. В первую очередь, если вы донор органов.
Вот так и получается, что в ту же ночь я на всякий случай составляю распоряжение пациента и указываю в нем имя Эдди. Мне не приходит на ум никто, кому бы я доверял больше, чем ей.
Ей остается только подписать документ.
Только.
Я подумываю отправить его по почте. Чтобы тем самым сказать ей…
А что сказать? Хочешь быть моим доверенным лицом в вопросах медицины и решать, жить мне или умереть?
Как романтично. До смерти романтично.
Вместо этого я бегу из Лондона.